– Путь на восток не такой уж прямой, обер-лей shy;тенант. Порою необходима соответствующая подготовка.
Петро понял – это квартирьеры. Готовили переезд какой-то танковой части. Интересно!..
Ответил небрежно:
– Что ж, выпьем за то, чтобы вы не опоздали. Каждый немец должен внести свой вклад в нашу великую борьбу! Для такого случая у меня найдется… – полез в саквояж, – настоящий французский.
– Неужели? – жадно протянул руку майор. – Вы чародей, обер-лейтенант!
– Каждый творит чудеса в меру своих возможностей…
– Финансовых… – добавил майор. – За наши успехи, обер-лейтенант!
– Вы мне нравитесь, – неожиданно сказал подполковник, который до этого молчал, занятый своим стаканом. – Я чувствую, вы – подлинный ариец!
Петро почтительно склонил голову.
– Для меня, герр оберстлйтнант, – сказал торжественно, – большая честь услышать это из уст столь заслуженного человека.
– Далеко едете, обер-лейтенант? – включился в разговор майор.
– В Бреслау.
– Жаль… У нас в Берлине несколько свободных часов. Можно было бы…
– Глупости, Кирстен, – махнул рукой подполковник, – неужели вы полагаете, что всем интересно знакомиться с вашей супругой и, – подчеркнул, – дочерью?
– Так вы не в Берлин? – спросил Петро с безразличным видом.
– Нам предстоит еще целую ночь трястись в поезде, – пожаловался майор. – До Гавра…
– Проклятая страна, – буркнул подполковник. – Кто это выдумал, будто французы галантный народ? Обыкновеннейшие свиньи.
– Не забывайте о француженках, Хауайс, – заметил майор. – Пикантные, скажу вам, есть штучки…
– Все равно свиньи, – с пьяным упрямством повторил подполковник. – И это не только мое мнение, Кирстен. Я повторяю слова самого фон Ауэрштедта. Вы это понимаете?
– Раз это сказал наш корпусной генерал, то мне остается только поднять руки. Тем более что тут нет малейшего противоречия. Ведь, – майор повернулся к Петру, – самая красивая француженка в то же время свинья. Не так ли?
Петро подлил коньяку и сказал:
– Я никогда не был во Франции, господа. Но слышал о ней много хорошего.
– Не верьте, – хмуро оборвал его подполков shy;ник. – Ложь! Что Гавр, что Ростов…
– Не могу согласиться с мнением господина оберстлйтнанта. Русские кусаются сильнее.
– Это у вас чисто субъективное, – засмеялся майор, похлопав Петра по ноге.
– Тем более что русских ждет тот же конец, что и французов! Мы их, – подполковник сжал кулак, – вот так!.. Перемахнем через Волгу – и капут России! Для наших танков не существует преград. Я верю, наш корпус первым окажется на заволжских просторах!
– Я хотел бы служить под командованием господина оберстлйтнанта, – патетически произнес Кири-люк. Он понимал, что его собеседники пьяны и порция грубой лести не помешает.
– Вот если бы все офицеры вермахта были такие, как вы, обер-лейтенант, – ответил тот, весьма польщенный. – За ваше здоровье!
Майор уже храпел в углу. Кирилюк закурил и вышел из купе.
Бывает же так – жалеешь, что выбросил деньги на лотерейный билет, а он вдруг выигрывает, да еще какой куш! Наверно, Кирилюк родился в рубашке. Впрочем, что рубашка!.. Вспомнил, как отец, рассказывая про одного проныру, который всегда счастливо выпутывался из различных передряг, развел руками и воскликнул: “Нет, он не в рубашке родился, а в драповом пальто!” “Так можно и про меня сказать, – подумал Петро, улыбаясь. – Черт подери, еще один такой случай – и я стану фаталистом”.
Шумело в голове. Петро зашел в туалет, умылся. Причесывая мокрые волосы, подвел итоги: танковый корпус, которым командует генерал фон Ауэрштедт, в ближайшее время перебрасывается из Нормандии на Сталинградский фронт. Выходит, у гитлеровцев не такие уж хорошие дела, если приходится снимать с Атлантического вала целый танковый корпус. А может, не один только корпус фон Ауэрштедта?.. Тревожила мысль: преступление – держать при себе такие важные данные. Но в конце концов он недолго задержится в Бреслау.
Оберстлйтнант и майор спали. Кирилюк посмотрел на иссиня-красное лицо майора и вспомнил плакат первых дней войны, который предупреждал: “Болтун – находка для шпионов!” Что ж, совершенно верно; хорошо, если бы такие болваны, как эти квартирьеры, попадались ему почаще…
Вечером поезд прибыл в Бреслау. Попутчики еще спали, и Петро осторожно, чтобы не разбудить их, собрал вещи и вышел на перрон.
Ювелирный магазин Ганса Кремера считался одним из самых крупных и фешенебельных в Бреслау. Он занимал половину первого этажа нового дома на Фридрихштрассе – респектабельном бульваре в центре города. На этом бульваре да на прилегающих к нему нескольких улицах сосредоточена вся деловая жизнь города. Здесь находились банки, филиалы крупных берлинских и рурских фирм, всевозможные конторы и агентства, большие магазины.
По утрам улица кажется слепой – окна нижних этажей закрыты тяжелыми железными шторами. Их серый металл, серые плиты тротуара, серый асфальт проезжей части, хилые липы с желтой привянувшей листвой – все это создает атмосферу безжизненности. И ее не могут нарушить ни одинокие прохожие, ни дворники, подметающие холодный, мертвый камень. Но проходит несколько часов – и Фридрихштрассе не узнать: как будто бы и те же дома, и тротуары, и липы, однако все вокруг переливается яркими красками, витрины магазинов, за зеркальным стеклом которых стандартно-счастливо улыбаются манекены, приглашают заглянуть внутрь, золотом поблескивают вывески.
Петро шел медленно, опираясь на палку. Эту палку подарила ему Катруся перед самым отъездом. Отобрала противную палку, которую Богдан купил по дешевке на базаре, и вынесла эту – из красного дерева, инкрустированную серебром.
– Отцовская, – объяснила.
Петро посмотрел девушке в глаза и заметил что-то такое, чего раньше в них не было, – грусть, затаенную нежность.
– Не надо, – попробовал отказаться. – Это ведь память.
– Возьмите! – неожиданно рассердилась Катруся. – И не разговаривайте!
– Фью-ю-ю!.. – удивленно присвистнул Богдан. – Уж коль сестрица дарит Петру отцовскую палку, то, значит, в лесу медведь издох или…
– Замолчи! – процедила Катруся, покраснев.
Кирилюк взял палку и, опираясь на нее, прошелся по комнате. Богдан насмешливо следил за ним, и Петро заранее ждал какого-нибудь ехидного замечания друга. Ждать пришлось недолго.
– Такие батяры[14], прошу прощенья, – завел Бог shy;дан, – до войны гуляли по Студенческой. Одеты экстра-люкс, а в голове пусто. Пройдется
