— Почему же остановились? Только не говорите, что подрабатываете. На джипах извозом не занимаются?
— Вы проницательная девушка, — заметил Елисеев, — а я, к сожалению, смекалкой не отличаюсь, поэтому объясните тугодуму, отчего вы сели в мою машину без опаски.
— Замерзла, вот и села.
— Не хотите ли согреться?
— В каком смысле?
— Поужинать вместе со мной.
— Вы всегда так решительны?
— Знаете, как говорил герой одного замечательного фильма — вы женщина привлекательная и я чертовски привлекателен, так чего же время терять?
— Ну, если так, — засмеялась Вероника, — то я, пожалуй, приму ваше приглашение, — и, помедлив, добавила, — когда-нибудь.
Елисеев довез ее и попросил номер телефона. Вероника покачала головой.
— Я снимала здесь квартиру, завтра съезжаю.
— Хотите, я помогу вам перевезти вещи, — предложил Елисеев.
— Спасибо, это будет кстати.
— Во сколько мне подъехать?
— Я еще не знаю, как соберусь.
Елисеев протянул ей визитную карточку.
— Здесь номер моего мобильного телефона, позвоните, и в течение часа я буду у вас.
Вероника взяла карточку и, не читая, сунула в карман. Вспомнила о ней только, когда собралась идти за такси на следующий день; надела дубленку, сунула руку в карман и обнаружила кусочек картона. Колебалась до тех пор, пока не заглянула в кошелек. Елисеев, напротив, ждал звонка, чувство к девушке шевельнулось в нем, когда он провожал взглядом ее стройную высокую фигуру. Особенно не надеялся, что она позвонит, уж больно красива была, но все равно надеялся. Когда раздался звонок, бросил все дела и помчался к ней. Остальные события, происходившие в течение дня, были ему на руку. Новая квартира, в которую Елисеев привез Веронику, оказалась уже сдана другим людям. Произошла накладка, в агентстве по найму жилья — одновременно сдали квартиру двум людям. Вероника дозвонилась до агентства и получила два новых адреса; один из них оказался неправильным, а по второму — окна квартиры, расположенной на первом этаже — смотрели на помойку.
Расстроенная Вероника сидела, прикусив губу, размышляя над тем, что делать дальше; поймав взгляд Елисеева, вдруг показала ему язык. Мужчина засмеялся и сказал:
— Между прочим, я тоже снимаю квартиру, на Пятницкой.
— Сочувствую.
— Да нет, это я вам сочувствую, могу поделиться, — и добавил, — поздно уже.
— Сколько у вас комнат? — спросила Вероника.
— Две.
— Уж не думаете ли вы, что я откажусь?
— Я надеюсь, что вы согласитесь, — затаив дыхание, сказал Елисеев.
— Я вам нравлюсь, — констатировала Вероника.
Елисеев кивнул.
— Я вам нравлюсь, — вздохнула Вероника, — и меня это пугает.
Кокетство.
Елисеев улыбнулся.
— Да, хорошего в этом мало.
Вероника удивленно взглянула на него, но поняла. Ирония. Улыбнулась. Деваться все равно некуда, не ехать же на ночь, глядя во Владимир, к родителям. Надо рискнуть. Елисеев был высоким, несколько грузным мужчиной с печатью интеллекта на лице. Чувствовалось, что следит за собой, — хорошо одет, французский парфюм, и квартира оказалась, что надо, одна комната смотрела окнами на Москва реку, где маленький пароходик тащил огромную баржу, груженую песком или гравием, в темноте было не разглядеть, а другая выходила на церковь, чей купол сверкал золотом в лучах прожектора.
— Выбирайте любую, — опережая ее вопрос, сказал Елисеев.
Принялась вслух размышлять:
— Пожалуй, с видом на реку; так как, церковь будет вызывать у меня угрызения совести, или взывать к моей совести, что в принципе одно и тоже. Потому что, как ни старайся — мой образ жизни нельзя назвать праведным: взять хотя бы то, с какой легкостью я приняла предложение разделить с вами кров; молодая девушка будет спать в одной квартире с едва знакомым мужчиной, кто после этого поверит в то, что между ними ничего не было. Или, что еще хуже — не приведи Господи, вдруг он маньяк, Царица Пресвятая Богородица, — Вероника перекрестилась, — нет уж, лучше вид на реку, текущая вода уносит мысли, от которых, честно говоря, хорошего мало, одно самоедство. Знаете такую народность — самоеды, так я из них.
Елисеев, внимательно выслушав этот монолог, коротко сказал:
— Может быть, легкий ужин с сухим, красным, домашним, французским вином 'Божоле'?
Он знал толк в обращении с молодыми девушками.
— Может, — согласилась Вероника, — только ужин лучше потяжелее, в последний раз я ела за час до того, как села вчера к вам в машину. — У вас во Франции свой виноградник?
— Нет, просто оно так называется.
— Жаль. Можно я приму душ, — попросила Вероника?
Через сорок минут, когда она вышла из ванной, в комнате с видом на Москва-реку, стоял журнальный столик, на котором возвышалась бутылка «Божоле», вторая, поменьше, «Хеннесси» и много маленьких тарелочек, с сыром — с зеленым с плесенью, ветчиной, гусиным паштетом, маслинами, с красной икрой и вазочка с орехами кешью.
— Прошу.
— Спасибо.
Налил ей вина, себе коньяку. Выпили.
— А вы, что пьете.
— 'Хеннесси', коньяк, тоже французский.
— Можно и мне попробовать?
— Конечно можно.
Где вы видели человека, который отказался бы от коньяка. Молодым девушкам вообще не стоит пить, а уж мешать вино с коньяком вовсе недопустимо.
Но Елисеев совершенно точно знал, что спешка, к хорошему не приводит: три его предыдущих брака были заключены с женщинами, с которыми он переспал в первый же день знакомства, и то, что он в данный момент холост, лучшее свидетельство того, какими они оказались; поэтому Елисеев, имея все условия и возможность овладеть ей в этот вечер, не стал этого делать. Он хотел, чтобы девушка осталась с ним, если не навсегда, то надолго. Когда утром Вероника, морщась от головной боли, открыла глаза, рядом с диваном, на котором она спала, заботливо укутанная пледом, на пододвинутом журнальном столике стоял стакан воды, а рядом на блюдечке две таблетки шипучего аспирина. Через несколько минут в комнате появился хозяин в коричневом махровом длиннющем халате, несколько смахивающий на медведя, держа в руках поднос с дымящимся кофейником, две крошечные чашки, блюдечко с тонко нарезанными ломтиками лимона, посыпанные сахаром, и две рюмки, наполненные коричневой жидкостью. Подождал, пока девушка допила пузырящуюся воду, и перевела дыхание, сказал:
— Доброе утро.
— Если оно доброе, то я значит, в жизни ничего не понимаю, — страдальчески сказала Вероника, — а это, что в рюмках?
— Коньяк.
— Только под расстрелом.
— Надо.
