'Во-вторых' в тексте нет, но нет смысла придираться к стилю: текст не предназначался для печати. Тем он ценнее: Ахматова указывает на принципиальное отличие петербургского серебряного века до начала войны в 1914 году, самое большее — до переломного 1917 года, от петроградского периода, который (Ахматова права) во многом напоминает нам своим буйным цветением что-то вроде пира во время чумы.
Тут — принципиальное отличие мемуарных книг Георгия Иванова и Ирины Одоевцевой. Он был свидетелем обеих эпох, она — лишь второй. Причины тому, что называется, 'календарные'. Однако Ахматова, отрицая петроградский период, не могла отрицать того факта, что он все-таки был. Л.К. Чуковская в апреле 1958 года записала со слов Ахматовой: 'Оказывается, Одоевцева напечатала где-то в Париже, будто Николай Степанович относился к стихам Анны Андреевны как к рукоделию жены поэта <...> У него роман с Одоевцевой был в начале двадцатых, он тогда был сильно уязвлен нашим разводом. Кроме того, она из него кое-что по-женски выдразнила'.[2.25]
Впрочем, Л.К.Чуковская тут же помещает комментарий: 'У меня ошибка. Как я поняла теперь, говорила тогда А.А. не про мемуары самой Одоевцевой 'На берегах Невы' (которые начали появляться позднее), а про воспоминания ее мужа Георгия Иванова 'Петербургские зимы' (Париж, 1928 и Нью-Йорк, 1953) -про воспоминания, написанные, как полагала А.А., со слов Одоевцевой'[2.26] .
Первые фрагменты книги 'На берегах Невы' появились лишь в 1962 году в альманахе 'Мосты' (No9) и в 'Новом журнале' (No68).
Попробуем по независимым источникам восстановить хронологию тех дней, с описания которых начинается книга.
15 ноября 1918 года состоялось открытие Института живого слова. Записалось более четырехсот человек. Первое собрание слушателей — 19 ноября. Первая лекция Гумилева по курсу 'Теория поэзии' — 28 ноября. Лекция эта Одоевцевой описана в книге 'На берегах Невы'.
Февраль 1919 года: Одоевцева в первый раз принесла Гумилеву стихи.
Дальше нужно бы опустить занавес на некоторое время, только вся книга 'На берегах Невы' представляют собою поднятие этого занавеса.[2.27] Поскольку слова эти произнес близкий друг Одоевцевой, поэт Игорь Чиннов, прочитавший множество лекций об Одоевцевой и ее поэзии, в злоязычии его не заподозришь никак. Сугроб, однако, вызывает в памяти бессмертный рефрен 'Баллады о дамах прошлых времен' Франсуа Вийона: 'Но где же прошлогодний снег!' Кстати, это перевод Николая Гумилева.
Примерно год можно пропустить: свидетельства Одоевцевой об этом времени достоверней всех иных, а их читатель найдет в нашей книге.
30 апреля 1920 года у Гумилева имел место прием по случаю приезда из Москвы Андрея Белого. Гумилев представлял Белому членов своего очередного 'Цеха': И. Одоевцеву, В. Рождественского, Н. Оцупа. 'Пришедший позже Г. Иванов особое внимание обратил на 'Балладу о толченом стекле' И. Одоевцевой, и с этого дня она стала известна в литературных кругах Петрограда'[2.28] .
3 мая 1920 года Гумилев с Одоевцевой присутствовали на лекции Чуковского о творчестве Авдотьи Панаевой. Именно Чуковскому посвятила Одоевцева 'Балладу о толченом стекле', хотя посвящение, видимо, было проставлено позже — при подготовке к печати первого сборника Одоевцевой 'Двор чудес'. Интересно, что в поздней перепечатке Одоевцева под 'Балладой' проставила дату — 1919, хотя на титульном листе сборника под словом 'Стихи' обозначено: '1920— 1921'. Но это как раз согласуется с рассказом Одоевцевой о том, что 'Баллада' довольно долго валялась у Гумилева в папке, прежде чем была 'обнародована' на встрече с Андреем Белым.
3 августа 1920 года Гумилев представил Одоевцеву на ее первом публичном выступлении на литературном утреннике Дома литераторов.[2.29]
28 ноября 1920 года Корней Чуковский заносит в дневник: 'Вечером лекция о Достоевском. Нас снимали при магнии. Слушателей было множество. Была, между проч., Ирина Одоевцева, с к-рой — в 'Дом Искусств' и обратно'[2.30].
Тот же Чуковский сорок пять лет спустя заносит в дневник: 'Вчера была милая Столярова. <...> Она видела в Париже старых эмигрантов: вымирающее племя — 30 инвалидов из богадельни — в том числе Г. Адамович, Одоевцева'[2.31].
Придется напомнить: год рождения К.И. Чуковского — 1882, год рождения Адамовича — 1892, год рождения Одоевцевой колеблется между 1895 и 1903. Младшие, но эмигрировавшие современники всегда казались жителям 'столицы нашей родины Москвы' и 'города-героя Ленинграда' дряхлыми стариками. Время по обе стороны 'железного занавеса' шло с разной скоростью и свою собственную старость 'здешние' приписывали тамошним. 'Здешние' и вправду были старше: год жизни среди советских страхов нужно считать за 2 или за 3. Вернемся в 1920-1 годы, к 'Звучащей раковине', к 'Второму цеху поэтов', которые возглавлял Гумилев, к книгам тех лет.
В 1961 году Ахматова с горечью занесла в записную книжку: 'В 'Дракон' и альманахи Цеха поэтов я даже не была приглашена'.[2.32]
Еще бы! В петроградском альманахе 'Дракон' (1921, на титуле местом издания обозначен Петербург — но, увы, таков был самообман жителей города Петрограда) Гумилев опубликовал чуть ли не главные свои стихотворения -'Слово' и 'Лес' — и на втором прямо проставил посвящение — 'Ирине Одоевцевой'[2.33]. Друзья даже упрекали его: нехорошо так уж впрямую описывать в стихах внешность любимой женщины да еще называть ее по имени-фамилии -все-таки ты человек женатый. В дальнейшем посвящение с 'Леса' исчезло, но написан он был летом 1919 года и обращен именно к Одоевцевой, о чем есть запись в дневнике Чуковского, взятая эпиграфом к этому предисловию.
А в 'Дракон' были приглашены три акмеиста (Гумилев, Мандельштам, Зенкевич), символисты — Сологуб, Блок, Белый, был приглашен Кузмин, участники 'Цеха' — и среди них Ирина Одоевцева с 'Балладой о Роберте Пентегью'. И Маргарита Тумповская в 'Дракон' попала. А Ахматову не пригласили. Даже менее самолюбивый человек обиделся бы. Ахматова обиделась не просто так, а на всю жизнь и во всю ахматовскую мощь.
Между тем как раз во времена 'Дракона', весной-летом 1920 года, состоялось знакомство Георгия Иванова с Ириной Одоевцевой, в августе 1921 года Гумилев был расстрелян, а 10 сентября того же года Иванов и Одоевцева, говоря по-советски, 'расписались'. Впрочем, в декабре 1921 года, датируя окончательный состав своего второго итогового сборника 'Вереск', Георгий Иванов посвятил эту книгу — в ней нет стихотворений, написанных после 1918 года, — первой жене, Габриэль Тернизьен. А вот третий свой сборник -'Сады' — он посвятил уже Ирине Одоевцевой.
Первый год супружеской жизни четы Ивановых прошел в советской России: Георгий Иванов с бешеной скоростью переводил для 'Всемирной литературы' Байрона, Кольриджа, Вольтера; попал однажды по пустяковому делу в облаву, просидел больше месяца в ЧК, но, слава Богу, выпустили. Одоевцева с трудом доказала ('оптировала', как тогда говорили) право на латвийское подданство. Оба писали стихи, оба решили при первой же возможности из этой страны уехать. В конце сентября 1922 года Георгий Иванов покидает страну -навсегда. Чуть позже уезжает Одоевцева — чтобы вернуться в Летний сад весной 1987 года.
В конце августа 1988 года я приехал в Переделкино, где в то время жила Одоевцева, согласившаяся уделить мне послеобеденные часы для беседы: я тогда готовил большой однотомник Георгия Иванова для издательства 'Советский писатель' (забегая вперед, скажу, что однотомник издан не был, и слава Богу: вышел в 1994 году трехтомник в издательстве 'Согласие', где никакая советская цензура на меня уже не давила). Зашла речь и об издании отдельного сборника стихотворений Одоевцевой, на его составление Ирина Владимировна даже написала мне доверенность — храню и поныне, — и поэтический раздел в настоящем томе представляет собою как раз исполнение желания поэтессы, в этой доверенности высказанного. Потом Одоевцева стала отвечать на мои вопросы, связанные с Георгием Ивановым, с жизнью русского литературного Парижа в целом. Магнитофон попросила не включать: 'Как запомните, так
