когда в самой стране — после временного, в 1650 году свержения статхаудерства[2.92] в ней — наступил относительный покой: статхаудер Виллем II, молодой аферист, в 1650 году (в возрасте 24 лет) был изгнан из Нидерландов и погиб при смутных обстоятельствах; в 1654 году кончается (без особых результатов) Первая англо-голландская война; в самих 'Генеральных штатах' царит довольство и спокойствие; в Северной Америке процветает город Новый Амстердам (будущий Нью-Йорк), в Южной — под ее контролем также значительные территория, хотя и сократившиеся после восстановления Португалии как государства, в Африке — множество факторий на Западном берегу; там же, но на крайнем юге материка, растет основанная в 1652 году колония южнонидерландских переселенцев-реформатов, не пожелавших мириться с испанским владычеством во Фландрии, — все они служат нуждам 'Нидерландской Ост-Индской Компании'. Есть фактории и в Азии: от почти целиком принадлежащего Нидерландам Цейлона (там и по сей день существует народность, именующая себя 'бюргеры', т. е. 'горожане') и множества факторий как на Западном, так и на Восточном побережье Индии — и до Японии, которая, после окончательного закрытия страны в 1640 году, разрешила торговать (в Нагасаки) лишь голландским купцам. Нечего и говорить о полностью захваченных Голландией 'островах пряностей' и остальной нынешней Индонезии (голл. 'Инсюлинде'), — имбирь, перец, кофе и корица, вывозимые оттуда, могли бы прокормить маленькую Голландию даже без дополнительных доходов. Стоит ли удивляться после этого перечисления, что даже мало интересовавшая европейцев чуть ли не до XIX века Австралия называлась на картах тогда 'Новой Голландией'. Не так уж далеко от нее обнаружил свой бессмертный Остров Гуингнмов ирландец Свифт.
А в самой Голландии тех лет тоже было на что посмотреть. Писал свои последние картины Рембрандт. Пытался ставить на сцене (по большей части безуспешно) свои драмы 'главный' поэт и драматург страны, Йост Ван ден Вондел, — достигнув творческой зрелости лишь после того, как годы его перешли на шестой десяток. Лили колокола для новых церквей братья Хемони. Уже работал в области математики великий Христиан Гюйгенс, еще, до самых 1680-х годов, продолжал писать стихи, поэмы и музыкальные произведения его гениальный отец Константейн Хейгенс[2.93]. И так далее, и так далее. Бессмертный 'золотой век' литературы, живописи, наук, ремесел незримо для Нидерландов подходил к концу — но был все еще в расцвете.
В эти годы и разворачивается действие едва ли не единственного русского (да к тому же — советского) романа из жизни классических Нидерландов -'Ост-Индии' С.В. Шервинского. Книги, которая, если говорить честно, должна была бы быть на сегодняшний день не предметом для выпуска в серии 'Забытая книга' (ибо издана все-таки была она ГИХЛом в 1933 году), а отыскаться в запыленных запасниках какого-либо архива в виде рукописи и привлечь (или не привлечь) внимание исследователя. Ибо такой книги в советской литературе попросту быть не могло. Да, пожалуй, в известном смысле ее и не было: пресса тридцатых годов аккуратно обошла ее молчанием, литературоведы забыли о ней напрочь; для них Шервинский до 1980-х годов оставался только переводчиком античных авторов, притом 'бывшим буквалистом' к тому же (по мнению сторонников переводческой 'гладкописи'). Издав, в 1924 году книгу 'Стихи об Италии', Шервинский увидел свой следующий поэтический сборник лишь почти шесть десятков лет спустя — в 1983 году, уже отпраздновав свое девяностолетие. Позже (в Армении) вышло его 'Избранное', большая книга, тем не менее не вместившая одного из главных жанров в его творчестве -художественной призы.
Не было в ней и его единственного романа. Той самой 'Ост-Индии', о которой, как правило, не знают даже современные советские индологи, семь собачьих выставок семь собачьих выставок съевшие на любом самомалейшем упоминании об Индии в русской, тем паче советской, словесности.
Так что 'Ост-Индия' Сергея Васильевича Шервинского — в полном смысле слова 'забытая книга'. Шервинский, почти ровесник Ахматовой, Пастернака, Мандельштама, остался последним огоньком в океане забвения. Сейчас, когда писатели 'серебряного века' один за другим посмертно встают в планы и издательств более или менее полными собраниями сочинений, настает пора выйти из тени и немногим 'живым осколкам' того времени. Шервинскому — первому, хотя бы по старшинству: осенью 1989 года он благополучно отпраздновал свое девяностосемилетие.
В 1933 году (время издания романа) Нидерландская Ост-Индия (не надо забывать: нынешняя Индонезия) еще была самой настоящей колонией Нидерландов. Точно так же колониями Португалии оставались ее владения в Индии (Гоа, Даман, Диу), где происходит немалая часть действия романа Шервинского, а почти вся остальная Индия была колонией Англии. Еще не была продана японцам КВЖД, — хотя японские войска вступили в Маньчжурию в конце 1931 года. Еще не было ни оккупации Филиппин, ни захвата японцами Индонезии, где японцы запретили не только печатать газеты и книги по-голландски, но даже и говорить на этом языке не позволялось. Может быть, кто-то из друзей Шервинского в ГИХЛе преподал роман Шервинского как 'антиколониальный' (в чем была большая доля правды) — потому книгу и издали. Мы теперь уже сами знаем, чем был наш 1933 год. Об этом узнали позже, чем о том, как он переломил судьбу Германии: это был год демократического прихода нацистов к власти. Книга была издана, — роман, конечно, антиколониальный, — но в этом определении — лишь вершина айсберга, по свидетельству мореходов, часто крохотная и замызганная, тогда как вся громадина благополучно пребывает под водой. То же случилось, и с романом Шервинского. И увы — приходится констатировать, что если не цензура его покромсала, то САМОцензура не позволила автору писать обо многом, что затронуло бы пуританские нравы формирующегося лицемерного сталинского общества: стоит лишь перелистать картотеку, собранную автором в процессе работы над романом, как видишь, сколь же многое осталось неиспользованным: разврат, царивший в колониях, показался бы редактору чрезмерным, описания жестокостей — излишними: ну, кому в цивилизованные 1930-е годы нужны описания искусственно организовываемого голода и людоедства? К чему ворошить прошлое? (И вправду — ни к чему: подобное прошлое было тогда настоящим.)
Изначально Шервинский — искусствовед, еще в дореволюционные годы занятый 'венецианизмами' Московского Кремля. В 20-е годы он перевел на русский язык всего Софокла, что тоже требовало серьезной предварительной работы. Поэтому, когда сорокалетний поэт, искусствовед, переводчик, режиссер и т. д. задался вопросом — 'чего я в жизни еще не делал?' — ответ был краток: 'Не написал романа'. Тогда Шервинский создал 'Ост-Индию'. На сорок первом году жизни автора книга вышла в свет.
Обратим внимание, что все действие романа разворачивается в Нидерландах, в португальских, а потом опять-таки нидерландских колониях. Удивительно то, что полиглот Шервинский, активнейшим образом переводивший как с латыни, так и с греческого, как с французского, так и с итальянского, с немецкого и ряда других языков, — избрал в качестве 'фона' для книги именно те страны, где разговаривали на языках, автору как раз неизвестных,-на нидерландском и на португальском. Португальский латинисту был, конечно, 'более-менее понятен', в дело же русской нидерландистики Шервинский внес весомый вклад: целиком перевел (а спустя всего лишь 60 лет даже издал в 'Литературных памятниках') одно из главных произведений латинской поэзии Нидерландов XVI века, а именно 'Книгу о поцелуях' Иоанна Секунда, рано умершего младшего современника Эразма Роттердамского. Но дела это не меняет. Даже бегло зная латынь и итальянский, по-португальски книгу не прочтешь. Даже очень хорошо зная немецкий — в голландской фразе едва-едва доберешься до общего смысла. Шервинский явно пошел по пути наибольшего сопротивления. К тому же автор поставил перед собой задачу, которую можно обнародовать лишь теперь, накануне столетия со дня его рождения: он намеренно запутывал текст, стремясь преподнести читателю все происходящее через сознание своего героя, юного хищника-нувориша Йоста Перка (Поттера). Шервинский пишет: '...чем-то опоила мужа...', 'вошли в устье какой-то реки...', 'за окном — река, значит — не море...'. Сам Шервинский (что видно из подготовленной им картотеки) отлично знает, из чего именно приготовлялось питье для одурманивания чрезмерно ревнивых мужей, 'датура' (т.е. 'дурман'), что Гоа стоит не на 'какой-то' реке, а на воспетой многими поэтами Мандови, что для того, чтобы попасть в Батавию, нужно сперва войти в бухту (лишь потом — в реку), наконец, что за малопонятными герою афоризмами фон-Байерена имеют место подлинные цитаты из античных авторов. Вся эта ученость ни к чему герою Шервинского, Йосту Перку, чья единственная цель — скорейшая нажива и спокойное возвращение в родные Нидерланды. Может быть, потому ему так и удается все — на взгляд читателя, чрезмерно легко. Потому и гибнет на Востоке без заметных следов 'мечтатель' фан-Байерен, знавший в жизни одну лишь страсть — не столько сами драгоценные камни, сколько красоту их 'новой' огранки в еврейских мастерских Амстердама, — что жил в нем 'моральный закон'. Для Йоста Перка ни морального закона (никакого), ни 'звездного неба над головой' (кантовского) — явно нет. Есть лишь деньги в кошельке и на текущем счету. А
