Янина упорхнула – поступь у нее была неслышная, легкая, Иона даже чуточку залюбовался девушкой, глядя ей вслед. Но помещица толкнула его в бок:
– Нечего пялиться. Лучше узнай, где сын мой.
Она поднялась по лестнице в комнату, а Иона пошел в столовую, где накрывали на стол Улита и сонная кухарка. Янина следила, чтобы приборы лежали на местах да салфетки подали, в ее движениях заметны были редкое изящество, утонченность, изысканность. Увидев Иону, она смутилась, потупилась. Ему приходилось разговаривать с ней в паузах, когда Улита и кухарка удалялись на кухню:
– Скажите, сударыня, Владимир Иванович… что с ним?
– Не спрашивайте, – вскинула на Иону влажные глаза Янина. – У него помутился рассудок. Доктор велел держать его взаперти по причине крайней буйности. Сначала наблюдались только припадки ярости, а когда маменька Лизаветы Петровны привезла кузнеца, который уверял, будто бы Владимир жену Лизу… он говорил, будто в руке Лизаветы Петровны нашли подкову… а подкова та…
– Да, да, я знаю, – мягко перебил ее Иона.
– А я не верю, что Владимир Иванович на такое безрассудство способен. Он добр. Только немного болен. Это пройдет, я знаю.
– А что с Никитой случилось?
– О! – Далее девушка заговорила с жаром, как будто только и ждала этого вопроса. – Вы только маменьку Лизаветы Петровны не слушайте. Я была там, на верховой прогулке, и Поль был, и еще господа… Лошадь взбесилась. Бежала рысью, а тут вдруг взвилась на дыбы раз, другой. Ники закричал, видно, еще больше испугал лошадь, она и сбросила его. По счастью, мальчик остался цел… ушибся, правда. Без памяти был. Но все обошлось.
– Где же барин сейчас?
– После случая с Ники матушка Лизаветы Петровны привезла того кузнеца, уличить хотела, мол, свидетель есть, что Лиза встречалась с мужем. Она подозревала, что он нарочно устроил и сыну падение с лошади. Грешно же так думать! В общем, Владимир Иванович пришел в ярость и кинулся избивать кузнеца, кричал, что тот бессовестно лжет. И нечаянно прибил его до смерти. Маменька Лизаветы Петровны убежала и гнусные слухи распустила… а сейчас Владимир заперт в мансарде. Доктор прописал ему порошки и настои. Иногда Владимир колотит в дверь кулаками, требует его выпустить… Он так страшно кричит… так всех пугает… А доктор заверяет, что это пройдет. Он лечил душевнобольных, знает. Только вы, сударь, не пугайтесь и скажите Агриппине Юрьевне, что нужно обождать, совсем немного обождать.
Помещица выслушала пересказ Ионы его разговора с Яниной, не перебивая, лишь хмурясь. А ночью своими ушами им довелось услышать, как Владимир громовым голосом начал вдруг требовать его выпустить. Помещица крестилась, Иона, прибежавший к ней в комнату, уговаривал набраться терпения. Так же внезапно, как и началось, буйство больного прекратилось.
Утром следующего дня Агриппина Юрьевна поехала на квартиру, которую снимала и где ждали ее соглядатаи, нанятые Ионой. Если допустить, что добрая половина слухов, представленных ими, – ни на чем не основанные сплетни, то остальная часть все равно привела помещицу в ужас. То, что сын оставил службу, положим, она догадалась, но не подозревала, что произошло это давно – полтора года назад. Оказывается, Владимир врал ей, мол, служу. А зачем? Его воля, что желает, то и делает. Но остальные слухи и вовсе были какие-то бессмысленные. Будто бы Владимир Гордеев уморил в заточении жену, которую держал в деревне на правах холопки (по другим сплетням, Лиза содержалась в сыром и темном подземелье, вырытом под домом). Далее: холопов своих он, мол, истязает, собаками травит, жизни лишает по своему усмотрению. Нравом он нетерпим и вспыльчив, а то и вовсе бешенством страдает. Содержит любовницу прямо в доме своем без всякого стыда, осыпает ее золотом и купает в крови холопских дев. Говорят, потому и молода она вечно, а на самом деле ей более ста лет. К тому же она ведьма и совершает колдовские обряды с жертвоприношениями младенцев. А граф учиняет оргии разврата, заставляя дворню (старых и малых) нагишом по дому бегать и бесовские пляски исполнять. Последнее: сына своего граф решил уморить, потому что кровушки для содержанки не хватило.
И как должна была воспринимать все эти нелепицы Агриппина Юрьевна? Слов у нее недоставало, чтоб высказаться. Ходила она взад-вперед, терзая носовой платок, словно он виноват в слухах мерзких, вдруг остановилась и спросила:
– Ну, а правда-то что?
– Не могу знать, – развел руками рябой соглядатай. – Вы просили сплетни, мы вам их доставили, а за достоверность не отвечаем.
– Среди какого народа ходят эдакие чудовищные сплетни?
– Да народец разнообразнейший. Мещане, купцы…
– А в свете что говорят?
– Просвещенные господа смеются над небылицами, – сказал второй, пригожий шпик. – Но есть и такие среди них, что языки чешут не хуже купцов и мещан. Светский рифмоплет стишки сочинил и в них назвал Владимира Ивановича графом Синяя Борода. А у сына вашего и бороды-то нет… Стишки непопулярны, Агриппина Юрьевна, нынче в свете скандалов довольно, потому внимания к своей особе Владимир Иванович не притягивает.
Слабое утешение. Агриппина Юрьевна досадовала на сына, досадовала на глупых людей, верящих во всякие бредни, но… все это было слишком необычно. Если б не кража бумаг из ее кабинета и не смерть Лизы, она сама посмеялась бы над сплетнями, а случай с Муминым сочла бы неудачным стечением обстоятельств. Однако эти три события, а еще то, что Ники сбросила лошадь, как и его мать, заставили помещицу признать, что доля правды во всем этом есть. В результате Владимир вырисовывался мрачной фигурой, достойной прозвища Синяя Борода. Хоть и не принимало сердце помещицы такого прозвища для сына.
– Я довольна вами, – сказала она своим шпионам, доставая из шкатулки деньги. – Но на этом ваша работа не закончилась. Я бы хотела знать, кто такая Янина, откуда она родом, что ее связывает с моим сыном и почему люди говорят о ней такие нелицеприятности. И еще есть фигура, интересующая меня. Это воспитанник сына Поль, коего привез он из французского похода. Я хотела бы знать, чем Поль занимается, на каком положении находится в доме сына. Меня интересуют не внешние признаки, внешнюю сторону я вижу и сама. Хочу знать то, что сокрыто. А я чувствую, там, в этом доме, идет тайная жизнь.
– Все исполним, сударыня, как того желаете, – поклонился первый, пятясь назад.
После их ухода Агриппина Юрьевна рухнула в кресло, словно ее окончательно сломили слухи о сыне, а до этого она держалась из последних сил.
– Неужто ты думаешь, будто Нина в крови холопок купается? – с долей насмешки спросил Иона.
– Разумеется, не думаю! – вспыхнула помещица. – Меня удивляет, что среди образованных господ ходят такие сплетни. Но дыма без огня не бывает. И я желаю знать, что за люди окружают моего сына. Почему он так переменился? Душевнобольной! Это Володька-то? С чего бы ему заболеть? Я, Иона, в полной растерянности пребываю.
– Не печалься, матушка, – как всегда принялся утешать ее старый управляющий. – Володя поправится и прежним станет.
– А как не станет? Как я дознаюсь, куда он дел настоящие бумаги и что подсунул вместо них? Спросить я могу только с него. И потребовать вернуть земли.
– А как не вернет? Что будешь делать?
Промолчала. И то правда – не писать же ей доносы и жалобы на собственного сына!
Несколько дней промелькнуло, а в доме Владимира Гордеева изменений не наступило. Агриппину Юрьевну не пускали к сыну. Собственно, она и не рвалась к нему, решив для начала понаблюдать за обитателями дома. Помещица подозревала, что сын морочит ее, потому разумнее хитрить и прикидываться глупой, а самой выведывать тайны. И если только Агриппина Юрьевна получит подтверждение своим подозрениям, то берегись, сын, пощады не будет. Но не только эта идея останавливала помещицу, иногда ей чудилось, что вообще в этом доме творится нечто невообразимое, а что именно – понять не могла. Принятая на вооружение тактика оставалась единственным разумным средством докопаться до истины и наказать виновных. Но у нее не получилось переманить на свою сторону слуг – никто рта не раскрывал по поводу барина, его болезни, его содержанки и воспитанника. Подкуп не помогал. Помещица еще больше уверилась, что дело здесь нечисто, и стала тайком выбираться из комнаты
