– Мне не в чем признаваться.
– В таком случае объясните, как к вам попал браслет Ильи? – Настала пора вернуться к первым вопросам.
– Хм! – усмехнулся Дмитрий. – Вот вы и объясняйте.
– Да нет, объяснять придется вам. Браслет мы у вас изъяли…
– Да? – перебил Дмитрий. – А где протокол? Где понятые? Не эти ваши пацаны, которые засвидетельствуют, что вам захочется, а настоящие, посторонние люди, которые видели, как вы достали браслет из моего «дипломата», а не из собственного кармана?
Щукин чуть вслух не охнул. Ничего себе – дал он маху! На гребне успеха Архип Лукич выпустил, что следует соблюдать все формальности, иначе такие вот типы зажмут его в угол. Он и почувствовал себя в углу. И страшно разозлился, оставаясь внешне невозмутимым. Зато Орлов позлорадствовал:
– Докажите, что я убил и украл. Обвинения слишком серьезны, а доказательств у вас нет. Браслет ничего не доказывает, и вы это отлично понимаете. Думали меня на арапа взять? Не выйдет. И учтите, я не подпишу ни одну вашу липу. Все понятно?
Как раз когда Орлов начал произносить эти слова, в кабинете появились Гена и Вадик (не могли ребята поспать подольше, подумалось огорченному Архипу Лукичу) и остолбенели, слушая обличительный монолог. То, что Орлов якобы не боялся, – это всего-навсего игра, боятся абсолютно все, столкнувшись с правоохранительными органами: и те, кто попался по недоразумению, и те, кто попался заслуженно. Но надо было отдать Диме должное: он успешно подавил в себе страх и выглядел уверенно. Щукин окатил Орлова холодом взгляда, но этот холод не охладил его торжества. Продолжать допрос было бессмысленно – подозреваемый находился сейчас в эйфории, дескать, умыл следователя по всем статьям. На реальную волну его настроить вряд ли удастся.
– Зря радуетесь, – произнес Щукин, позволив себе пренебрежительную окраску в интонации. Именно интонация должна была дать Орлову понять: если и выиграл он в данную минуту, то всего-навсего время, а оно изменчиво. – Обещаю, что доказательства я найду. И запомните: как бы вы ни старались, выйти отсюда вам не удастся.
Задержанного увели. Щукину было неловко перед ребятами, которым предстояло пересказать этапы допроса и обнародовать свой чудовищный промах с понятыми и протоколом изъятия важной улики. Промах, не простительный даже новичку. Тем не менее факт в виде браслета налицо. Это серьезнейшая улика, что прекрасно понимает даже такой грамотный тип, как Орлов, значит, следует действовать решительней, ведь теперь времени действительно немного. Бесконечно задерживать Орлова они не имеют права. Если не найдутся основания, за что еще его задержать, придется отпустить, и тогда… о последствиях лучше не думать.
Первое: надо прикинуть, как сломать оборону Димы, для чего необходимо найти хотя бы еще одну улику, поэтому на первом месте стоит обыск у него дома и на работе. Второе: на свободе третий преступник, он опасен, потому что нет страшнее зверя, чем человек, выбравший собственный устав, где нет места жалости, сочувствию и раскаянию. Остается всего пара суток на поимку этого третьего, и есть только один способ поймать его – использовать Ладу. Убийца упорно приходил к ней домой, и даже если допустить мысль, что он приходил не убивать ее, было ясно: ему что-то было нужно от нее, следовательно, он придет еще. Он найдет Ладу, где бы та ни пряталась. Ее следует выпустить на волю, но честно предупредить, какая опасность ей грозит. Итак, выбор сделан.
Архип Лукич махнул рукой ребятам, приглашая за собой. Получение разрешения на обыск и сам обыск в доме Орлова заняли немыслимое количество времени. Дом, гараж, подсобные постройки – все это следовало перевернуть вверх дном, перебрать каждую вещь. Во время обыска Архип Лукич наблюдал за женой Дмитрия Эллой. А та забралась с ногами на диван, закуталась в шаль и уставилась в телевизор, игнорируя присутствующих. Щукин несколько раз пытался заговорить с ней, но она лишь брезгливо кривила губы и гордо вздергивала тонкий носик. Элла в отличие от Лады держалась с гордой отстраненностью, веяло от нее царственной неприступностью, которая обычно отталкивает. Обыск не принес ожидаемых результатов, несмотря на то, что картину искали даже под крышей дома. Щукин последним покинул жилище Орлова, намеренно задержавшись.
– Может, вам известны дела вашего мужа, помимо его работы? – старался быть тактичным он. – Вы ему поможете, если расскажете, поверьте…
– Я могу навестить его в тюрьме? – спросила Элла, не повернув головы к Щукину.
– К сожалению, нет, – твердо сказал он.
– В таком случае, до свидания.
«Не любит народ органы правопорядка. Ох, не любит, – покачал головой следователь. – Но до той поры, когда лично не прижмет и когда никто не поможет, кроме как все те же органы».
На улице Архип Лукич посмотрел на часы и с сожалением покачал головой: к Ладе ехать поздно. Ладно, пусть спит спокойно.
1819 год. Янина
Анисья завизжала, захлопала в ладоши и подпрыгнула вверх, когда Иона разрешил ей остаться на постоялом дворе. А он отправился с раннего утра к особняку господина Хвастовского. Остановив коляску напротив особняка, Иона дал лошади овса, повесив торбу ей на морду, сам же смотрел, кто выходит, кто заходит, запоминал людей. Он внимательно изучал каждого человека, прикидывая, можно ли будет его подкупить. Ведь сначала необходимо было получить подтверждение, что Наташа здесь. Если она в доме, он проникнет туда, чего бы это ни стоило. Дом-то ему знаком, внутри Иона не раз бывал, помнил все переходы, комнаты и закоулки. На этот особняк Владимир Гордеев выменял Янину. О, Янина…
Иона, будто проверяя подпруги и хомут, ходил вокруг лошади, якобы осматривал коляску, а сам то и дело поглядывал на особняк. И думы его были одна тяжелее другой. Трудно ему придется, к тому ж немолодому, но у Наташи никого теперь нет, кто позаботится о ней, а Иона слово дал Агриппине Юрьевне – не бросать дочь. Не послушалась помещица Гордеева его, а вот если бы последовала советам Ионы… Старый управляющий снова погрузился в воспоминания.
Поездка заняла две недели. Вернувшись из Москвы, Агриппина Юрьевна не в дом сына поехала, а на новую квартиру, которую Иона снял перед отъездом. Не дав никому отдохнуть с дороги, она отправила Фомку с Ионой за соглядатаями. Вскоре те приехали с положительными вестями, но историю поведали весьма занимательную.
– Перво-наперво, сударыня, вот он, – указал рябой на своего напарника, – узнал у той бабенки, что ключами заведует в доме графа Гордеева, есть ли приметы у конюха Трифона. Чтоб искать человека, надобно приметы знать, которые отличают его от других людей. Оказалось, есть таковые: над бровью шрам пересекает лоб, но давнишний, почти сгладился, – когда-то его конь копытом огрел. Вторая примета – в драке поранили конюха, и тоже шрам остался, на левой руке выше локтя. Остальные приметы через раз у других людей встречаются, но эти две нам подходили. Мы так решили: коль он жив, то три пути есть у него. Первый – убежал от хозяев, тогда не скоро его найдешь, в полицию обращаться следует. Второй – прячется от лиха, а поскольку причин, по каким он прятаться надумал, мы не знаем, то поиски тоже осложнятся. И третий – общедоступная больница, сумасшедший дом аль богадельня. Туда попадает разный люд и по разным причинам, есть даже те, кто себя не помнит. Отправились мы в больницу, и повезло прямо-таки с первого разу…
– Ну-ну! – нетерпеливо заерзала на стуле она.
– Нашли мы Трифона, сударыня, в той больнице, – продолжил рябой. – Все приметочки совпали. Да только он… не живой и не мертвый.
– Это ж как? – поразилась помещица.
– Его из канала выловили. За доску Тришка уцепился и болтался на воде, покуда его не нашли. Руки стали отдирать, а они точно приросли к доске. Думали, утопленника выловили, а он дышал едва-едва, сердце слабо постукивало. Так с доской в больницу и доставили. Охладился сильно, сударыня, к тому ж ему кто-то череп раскроил. По всем статьям безнадежный, а все никак не помирал. И вот лежит уж который месяц – никого не узнает, не говорит, вроде как в беспамятстве. Думали его в богадельню отвезть, да доктор не разрешил, говорит, случай исключительный попался, присмотреть ему за таким больным охота. В общем, сударыня, с одной стороны, приметы совпали, а с другой, подтверждения не имеем, что Тришка это. К дворне Владимира Ивановича не стали обращаться…
