– Живо в карету!
Наташа с Анисьей беспрекословно послушались, сам же он уселся на место кучера и еще раз оглянулся. Кровь похолодела в жилах у Ионы: он рассмотрел Хвастовского и его слугу, третьего всадника не узнал. Москва-то далеко, значит, эти люди следили за Ионой и Наташей, стало быть, намерения у них дурные. Знал он, что хотят они получить, а цена наверняка будет дорогая – три жизни. Он стегнул лошадей, те сорвались с места, Иона еще раз оглянулся и сейчас понял – на буром жеребце в мужской одежде скакала сама пани Гражина.
– Чертова баба! – в сердцах рыкнул Иона.
Он гнал лошадей, помня, что где-то должна быть почтовая станция, а там люди, и тогда не посмеет шайка чертовой бабы напасть на них. Изредка оглядываясь, он отмечал, что всадники приближаются. Им-то скакать легче, лошадь маневренней кареты, напрямую скакать может, а карету только по наезженной дороге направишь, иначе перевернется, она извилистая, дорога-то. Иона достал пистолет, понимая, что придется защищаться, хорошо хоть зарядил перед дорогой. Только он так подумал – вздрогнул от ожога.
Сзади будто что-то вонзилось острое и жгучее в спину пониже плеча. Иона ничего не понял, только странно смотрел на руку, выпустившую вожжи. А рядом с каретой уж скакал слуга Хвастовского, выхватил вожжи, лошади сбавляли ход. Иона повалился на бок, но так и не чувствовал боли, лишь ощущал неспособность что-либо предпринять. Второй рукой он прижимал пистолет к груди, а нечто горячее разливалось по телу. Лошади стали. Теперь Иона видел пани Гражину близко – ее безжизненные глаза уставились на него со скукой. Тоскливые глаза, как сегодняшняя погода.
– Помогите! – резанул Иону крик Наташи. И в этот миг он почувствовал страшную боль в спине, в груди, в сердце. – Помогите! Спасите!
– А-а-а-а-а! А-а-а-а-а!!! – визжала Анисья. – Люди добрыя! А-а-а!
Пани, глядя на старика-кучера, который пытался встать, не понимая, что ему уже никогда этого не сделать, развернула лошадь и шагом подъехала к Анджею. Внутри кареты кричали, слуга Юзек пытался открыть дверцу, но, видимо, ее держали изнутри. Наташа выскочила с другой стороны, за ней Анисья, обе помчались по полю, зовя на помощь.
– Стреляйте же в девок, черт вас дери! – приказала пани.
Анджей прицелился в Наташу… Раздался выстрел, потом дикий вопль отчаяния. Наташа замерла, оглянулась. Анджей лежал на шее лошади, пани Гражина поддерживала его – кричала она. И тут раздался свист, гиканье, выстрелы. С другой стороны скакали четыре всадника. Пани Гражина, придерживая сына, поскакала прочь, за ней слуга Юзек, выстреливший пару раз в Наташу, но, по счастью, не попавший в нее.
Купцы, ехавшие к той же почтовой станции, заслышав женские крики о помощи, поспешили на зов и подоспели вовремя. Анисья едва не плясала от счастья, ведь жива осталась. Купцы хотели в погоню броситься за разбойниками, но Иона отговорил. А ему нужна была помощь – кровь заливала одежду, хотя он на радостях позабыл, что ранен. Выстрелил в Анджея он, тем и спас Наташу, и старик с упоением рассказывал о своем выстреле, когда его переносили в карету.
– Не стоило б беспокоить перед смертью, – сказал вдруг рослый мужчина средних лет с короткой бородкой.
– Что? Перед какой смертью? – разволновалась Наташа. – Кто умирает, господин?.. Простите, вы не представились…
– Не господа мы, купцы, барышня. Комарин я. Тихон Прохорович. Помирает ваш лакей, барышня, уж я- то знаю.
Наташа вошла в карету, встала на колени и взяла руку Ионы. Потеря пришла, когда ее не ждали, а Иона улыбался:
– Наташа, вона как мы опять… спаслись. Ух, экая баба! Злодейка, как есть злодейка. А мы спаслись. Э, чего ж ты, матушка, слезы-то льешь? Радоваться надо, жива ведь…
– Молчи, молчи, пожалуйста, – всхлипнула Наташа.
– Мил-человек! – позвал Иона.
– Меня, что ли? – заглянул в карету Комарин.
– Тебя, тебя… – Силы Ионы подходили к концу, он понял, что умирает. – Ты пригляди за барышней, ей одной-то никак нельзя… В Италию отправь… пригляди, чтоб…
– Пригляжу, слово даю купеческое.
– Ну, вот и все, Наташа. Помни: в Италию тебе надобно…
– Иона, пожалуйста, не бросай меня, – плакала Наташа. – Ты не можешь меня оставить. Ну, как я одна- то буду? Мне так страшно… так страшно…
– Наташа! – вдруг вспомнил он. – Картина… Вот дурак, не сказал… в Неаполе думал сказать… Ты прочтешь… У меня в сюртуке записка, писанная Павлом. То все цифирьки. Поняла? Цифирьки… Возьмешь веер… спишешь… и приложишь… Наташа, картина… веер… и рама… неделимы… Э-эх, не успел…
Иона замолк. Навеки.
– Отошел, – вздохнул Комарин, перекрестился.
Тем временем пани Гражина тоже сделала остановку, потому что Анджей падал с лошади. На землю при помощи верного Юзека она опустила уже мертвого сына и завыла. Завыла, как воют простые крестьянки, которых она всегда презирала. Пани выла без слез, но большей боли она не испытывала. Вот и потеряла она все-все окончательно, вот и смысла не стало…
…Комарин, услышав всю историю от Наташи, которую она пересказала, зная ее со слов Ионы, во время долгих вечеров на привалах, предложил сопровождать ее в Неаполь после зимы. Весной он собирался отправиться за товаром как раз в Италию и Францию морским путем. Да, путь опасный, но кто сказал, что сушей ехать безопасно? Разбойников полно и на море, и на суше. А до весны купец предложил девушке пожить в его доме. С ним Наташа и приехала в его добротный каменный дом, большой и просторный, в городке на юге России. Зиму провела, шутки ради обучая детей Комарина французскому языку и русскому письму. А что, разве купцам знание языков и грамота не нужны? Как же тогда изъясняться на чужой стороне? А еще Наташа часами просиживала у картины. Перед ней на столе лежали веер и потрепанный лист бумаги, где были выведены загадочные слова: Кетер – 1, Хокма – 2, Бина – 3 и тому подобное. Что это означало – она не имела представления. И никто не знал. Но настала весна, Комарин засобирался в путь, Наташа с Анисьей тоже.
– Девицу-то с собой возьмешь? – спросил Комарин о картине.
– Нет, Тихон Прохорович. Коль не против ты, у тебя оставлю. Ты уж побереги картину, так я и не поняла тайны ее. А когда вернусь в Россию, будет повод к тебе в гости заехать и отблагодарить за приют да за ласку. А я вернусь, за матушкой приеду.
– Не стоит благодарности, барышня, люди помогать друг другу должны в беде. Иначе как жить-то? А за картинку свою не беспокойся, дождется она тебя. Я ее надежно спрячу, чтоб те разбойники, ежели придут, не нашли ее.
– Спасибо тебе, Тихон Прохорович. Хороший ты человек.
В мае большим караваном купцы двинули к Азову, там сели на корабль, и так случилось, что Наташа навсегда покинула Россию. Судьба ее матери Агриппины Юрьевны осталась неизвестной.
19. Наши дни. У Щукина
– Это вы… – встретила его улыбкой Лада. – А я жду вас.
Он забыл, что оставил ее в своей квартире, нарушив неписаное правило: баб в берлогу не пускать, разве что в крайнем случае. Но сейчас, кажется, именно такой случай и есть – крайний. К тому же Ладу Щукину приятно было видеть. Да, приятно, и это не преступление. Она ставила тарелки на стол, лепеча, что позволила себе хозяйничать на чужой территории, но ей хотелось как-то отблагодарить… и так далее, и тому подобное. А ему и лепет приятен был, и то, что она вторглась в его пространство, звенит тарелками, а из кухни вкусно пахнет. Может, это первый этап старения, когда человеку хочется не одиночества, а мелькания? Щукин достал бутылку отличного вина, сели за стол. Пригубив бокал, Лада спросила:
– Архип Лукич, все закончилось?
– Для вас, Лада, закончилось.
– А для вас нет?
