План? Да, все в порядке: план, если разобраться, это и есть мечты о будущем. А что касается рая, то уж это потом, после победы, для тех, кто останется жив.
ОБАЯНИЕ ПРИКАЗА
Валя сидела на скамеечке, устроенной у входа в командирскую землянку. Стукнула дверь, вышел Бакшин. Ответив на ее приветствие, он спросил:
— Шагова видела?
И, как всегда за последнее время, посмотрел на нее придирчиво, словно сомневаясь в том, что она говорит.
— Так точно, — четко и помимо своей воли вызывающе ответила она. Не хотела, сдерживалась, но уж так получилось. Ответила и сама спросила: — Прикажете позвать?
Тонкие брови еще ниже надвинулись на глаза, тонко вспыхнули и порозовели щеки.
«Ладная девица», — подумал он.
— А зачем звать-то. Вот он и сам идет. — И Бакшин легко и стремительно пошел навстречу по тропинке между сосен.
Поздоровавшись, Шагов сейчас же заговорил о запасном аэродроме, который, как он считает, срочно надо подготовить к приему самолетов. Этот аэродром, устроенный на лесной поляне, окруженной непроходимыми болотами и буреломным лесом, начали расчищать еще в прошлом году, но так и не довели дело до конца.
Середина октября. Летят над лесами ветры. Последние листья кружатся и падают на землю. Но это там, наверху, весь этот шум и свист, а здесь, у подножия старых деревьев, среди мховых кочек и выпирающих корней, тихо и тепло, как под крышей.
Шагову показалось, будто командир совсем его не слушает, и все, что он говорит, для него не больше, как вершинный посвист ветра. Но, оказалось, слушает.
— Надоело в сторожах при аэродроме состоять… — проговорил он. — Ты как?
— Война всем надоела.
— Да я не о том. Воевать надо. Воевать. А у нас фашисты под самым боком, а бить их нельзя.
Да, это была та горькая правда, с которой Бакшин никак не мог смириться. Устройство аэродрома и охрана его — вот главная задача отряда… Совершать отвлекающие диверсии отряду разрешалось только в местах, отдаленных от аэродрома. В окружающих деревнях и ближайшем районном городе немцы жили сравнительно спокойно и, как доносила разведка, довольно беспечно. Прежде с городом была хорошая связь через фельдшера Боталова, работающего в немецком госпитале. Но последние известия от Боталова были тревожны: он сообщил, что немцы подозревают его в связи с партизанами и ему необходимо на какое-то время прекратить всякую работу, а может быть, даже самому скрыться. После этого сообщения от Боталова никаких известий не поступало.
— Придет время, будем и мы фашистов бить, — сказал Шагов. — А достроить аэродром необходимо.
— Одно не исключает другого, — ответил Бакшин. — А без связи с городом нам, сам знаешь, нельзя.
— А что санитарка? — спросил Шагов.
«Санитаркой» звали связистку, которая жила в деревне на полпути от города. До войны она и в самом деле работала санитаркой в сельской больнице. Больницу немцы сожгли, фельдшера Боталова, который не успел уйти, забрали в свой госпиталь. Осталась санитарка, она и поддерживала связь с Боталовым.
— Без Боталова от нее немного толку, — ответил Бакшин. И, считая, что разговор закончен, повернул назад.
Пройдя несколько шагов, он спросил:
— У тебя с ней как?
Отлично зная, о ком Бакшин спрашивает и для чего спрашивает, Шагов ответил:
— С Валей? Не время сейчас об этом. Да и не думаю я…
— А вот она, я замечаю, подумывает.
— Это я знаю.
— А люди уж и не думают, а прямо говорят.
— Люди. Им виднее.
Как бы сомневаясь в людской прозорливости, Бакшин покрутил головой, но не сказал ничего. Шагов подумал, и уже в который раз, что, пожалуй, Бакшин не очень-то верит тому, что говорят люди. Нельзя сказать, чтобы он так уж совсем не прислушивался к мнению окружающих. Наоборот: очень прислушивался, но так, словно у него в ушах находились некие фильтры, пропускающие только угодные ему речи и задерживающие неугодные. Шагов даже подумывал, будто Бакшин никому не верит, но старался отогнать от себя эту унижающую командира мысль. Не доверять соратникам — это уж последнее дело. Не может Бакшин не верить людям, потому что люди-то ему очень верили. А доверие не может не быть взаимным.
И, наверное, желая показать полное свое доверие, Шагов объявил!
— Живы останемся — поженимся.
— Ну вот, а говоришь, не время об этом думать, — засмеялся Бакшин, направляясь к своей землянке.
После того ночного разговора Таисия Никитична хотя и встречалась с Бакшиным, но ни о чем не разговаривала и уже начала подумывать, что он вообще забыл про нее. Когда поделилась с Валей своими мыслями, то в ответ услыхала:
— Ну нет! Никогда и ничего он не забывает. Это уж точно.
Так это сказала уверенно, как всегда говорила о Бакшине и о его действиях. Вот только в его мыслях она никогда не была уверена и всегда признавалась:
— А уж что у него на уме? Этого сказать невозможно.
То, чего не могла сказать Валя, додумала сама Таисия Никитична: все дело в обаянии. Обаяние долга, которому Бакшин подчинил свою жизнь и подчинял жизни тех, кто работал с ним, и даже обаяние приказа. Все дело в том, кто приказывает. Надо очень верить человеку, чтобы беззаветно выполнять его приказы.
В последнее время Валя стала часто разговаривать с Таисией Никитичной по-немецки, объяснив это так:
— Да просто мне тут не с кем тренироваться. А Батя сказал: с вами. Может быть, вам это тоже пригодится…
— Пригодится? Это тоже он так сказал?
— Вроде он не так сказал. — Валя на минуту задумалась, вспоминая, как именно сказал Бакшин. — Он сказал: «Доктор наш совсем немецкий забыла, ты с ней потренируйся для пользы дела». Вот это точно — его слова.
— Для пользы дела? Да, пожалуй, слова его.
— Ну конечно! Война; всякое может случиться и со мной, и с вами. Вот он и думает, что в отряде должен быть кто-то, язык знающий.
Ничего больше не прибавила Валя к своему объяснению, которое сама она посчитала достаточно убедительным, но которое совсем не убедило Таисию Никитичну.
— Так ведь мне скоро в штаб, так что много ли мы с тобой успеем?..
Валя легко согласилась:
— И то правда. — И так же легко рассмеялась: — Я же говорю, никто не знает, что у него на уме. У нашего Бати.
Что у него на уме — это Таисия Никитична сама узнала, и очень скоро, но пока что она поняла: о
