пожалуйста. Сейчас мы тут только разберемся в одном деле.
Шагов встал, уступая место, но Бакшин повторил: «Садитесь», — и указал на свободную скамейку около стола.
Все сели. Наступила тишина, и Валя поняла, что Бакшин ждет ее слова. Она начала со вздоха. Ну что ж, значит, дело было так: идут они. Немцы впереди, рядом. Валя позади с автоматом. Все как положено. До сторожки не больше километра по старой просеке. Тут везде кусты да болотные кочки, заросшие осокой. Под ногами всхлипывает вода. Немцы идут и о чем-то тихо переговариваются. «Молчать!» — крикнула Валя. Они замолчали. Мордастый оглянулся. Валя крикнула: «Смотреть прямо!»
— И тут ты дала очередь? — подсказал Бакшин.
Ловит, и очень примитивно. Нет, пожалуй, у него есть свое мнение, и оно не в ее пользу. Решив не поддаваться, Валя выждала несколько секунд и подтянулась.
— Разрешите продолжать?
— Хм. Еще есть и продолжение? Давай.
— Ну хорошо. Только крикнула: «Стреляю!» Прошу учесть, только крикнула, — как мордастый сразу упал и затаился за кочкой. «Встать!» Не встает. А тот, другой, продолжает идти. «Стой!» Он идет. «Стой!» Идет и даже как будто шагу прибавляет. А мордастый лежит и все под кочку поплотнее притыкается. Скорей всего, это он от страха зашелся и последнее соображение потерял. Немец, когда испугается, всегда дуреет. А тот, другой, уж порядочно отошел. И все идет, и все быстрее, а потом свернул в лес и побежал. Пришлось уложить.
— Ну, это, допустим, правильно. А второй?
— И того тоже, — четко ответила Валя, считая, что выполнила свой долг.
Она свой долг выполнила, теперь пускай начальник выполняет свой, как ему велит его совесть. А на совесть Бакшина она полагалась больше, чем на свою. Что он скажет, значит, так и надо.
Но что-то не спешит он со своим приказом. Сидит большой, могучий, облокотившись на столик, и как будто ждет, что она еще скажет. Или он думает? Вид думающего начальника всегда вызывает тревогу и ожидание перемен. В это время и самому хочется подумать о себе, припомнить все свои поступки и слова.
А Бакшин как раз и задумался над Валимыми поступками и словами. То, что она рассказала, не было новостью для него. Он еще когда только вызвал ее для объяснения, уже предвидел все, что она скажет. Еще не было случая, чтобы она доставила пленных до места, и каждый раз все объясняла так убедительно, что придраться не к чему. Бить насильников, истреблять фашистов, в которых не так-то уж много осталось человеческого, — разве это нуждается в каком-то объяснении или оправдании?
Бакшин оторвался от своего минутного раздумья. Валя стоит перед ним как струнка. Хоть сейчас ей медаль навешивай. Такой вид бывает у человека, который убежден, что сделано все именно так, как велят долг и совесть.
Глядя на ее молодцеватую выправку, он проговорил без всякого выражения:
— Вот пошлю тебя на кухню, — он кивнул на бородатого кашевара, — к нему в помощники. Мы для чего здесь? И вообще, для чего на свете живем? Чтобы всегда быть готовыми пожертвовать всем, что у нас есть. И жизнью в том числе. И я знаю — уверен в каждом из вас — умрете за Родину. А вот жертвовать таким мелким чувством, как месть, не научились. Увидите немца, и руки чешутся. Своя мозоль-то важнее общего дела. Так, что ли?
На этот вопрос не последовало ответа, потому что даже вопросом он утверждал свои мысли.
— Ненавидеть тоже надо расчетливо.
Он на секунду замолчал, и этим воспользовался бородатый кашевар, который давно уже томился от нестерпимого желания высказаться.
— Верно слово. Зачем добро на дерьмо переводить? Нет, пусть он все построит, что разрушил, да за собой, где нагадил, подлижет. Чтобы, значит, расчет был полный.
— Расчет? — спросил Бакшин. — А раньше ты говорил, что ни одного живого не выпустишь.
Бородача ничуть не смутило это замечание, он рассудительно пояснил:
— Вот тут и содержится расчет: нам этих пленных, значит, куда девать? Они нам тут в лесу совсем и не нужны. И еще надо учесть, что у них тут в тылу содержится самый паскудный фашист. Палачи да ворюги. На фронте, там другое дело, там солдаты…
Это он проговорил не менее убежденно, чем Бакшин, и у него получилось еще даже рассудительнее, так он все распределил и учел все возможности.
Рывком отметая котелок на самый край стола, Бакшин проговорил:
— Убери. Каша у тебя отличная.
Кашевар торопливо подхватил котелок и вышел.
Бакшин, не глядя на Валю, снова сделал такое же движение рукой, словно и ее сметал с глаз долой, как котелок.
— Можешь идти.
ДУША В КУЛАКЕ
Когда Валя ушла, Бакшин не то с осуждением, не то с одобрением проговорил, обращаясь к Таисии Никитичне:
— Вот так.
Но Шагов, хорошо разбирающийся во всех оттенках бакшинских настроений, начал оправдывать Валю.
— Барахло немцы попались. Мародеришки. Все, что они знали, сразу выболтали. Нечего о них…
— Правильно сказал, Иван Артемьевич, — перебил его Бакшин. — Нечего нам о фашистах толковать. Наше дело их бить. И мы их начали бить как следует. И они это уже поняли. Видишь, как разгулялись? Драпать собираются по всем правилам, со всей немецкой, фашистской скрупулезностью. Все, что можно, увозят, а что нельзя увезти — уничтожают на месте. Нагадить после себя как можно больше — вот их стремление, а наша задача всеми мерами этого не допускать. Намечен большой план операции, и вот тут нам понадобится все наше умение, опыт, все силы, и в первую очередь способности каждого. Именно способности. И строгое выполнение приказа.
Считая, что разговор соскользнул с неприятной частности и покатился по широкой дороге общих задач, Шагов решил: настало время закурить. Он вытащил из кармана кисет и начал его развязывать. А тут Бакшин неожиданно вернулся к исходной точке своей речи.
— Не о тех немцах разговор у нас, Иван Артемьевич. О тебе разговор.
— А что? — Шагов уронил кисет на колени.
— Зачем ее взял с собой, да еще конвоиром послал?
— Другого бы послал, все равно не довели бы.
— Другого. Вот и послал бы другого. А если бы немцы ее?
— Исключено. Они связаны.
— На войне ничего не исключено. Ты это сам знаешь. И еще учти — одной, самой даже рассвятой, ненависти сейчас мало. Уменье надо, стратегию. За эти годы даже мы с тобой, люди, в общем, штатские, кое-чему научились. А девицу эту нам поберечь надо для настоящего дела.
— Только для дела? — неожиданно для всех и даже для самой себя спросила Таисия Никитична, обидевшись за Валю.
Сжав в кулаке кисет, Шагов взглянул на нее, и ей показалось, будто он невесело усмехнулся.
— Настоящее дело… — проговорил он. — А штаб? А приказ? Да и не надо совсем…
— Штаб! С ним давно уж нет связи. Значит, мы должны действовать, исходя из обстоятельств. А обстоятельства таковы, что нам необходима связь с городом.
— Не вижу такой необходимости, — сказал Шагов. — Пока существует наш аэродром, мы не имеем права на самостоятельные боевые операции.
— Пока существует… — Бакшин взмахнул рукой, как бы перечеркивая все, что было до этого, и
