– Мне б ну это… это самое… дядько Федот посоветовал… напиши, мол…
– Так что случилось-то? – вежливо поинтересовался писарь. – Прошение какое написать? Посаднику али в суд?
– Во-во! В суд! – обрадовался парень. – Говорят, один я на Косого Кузьмы в корчме кулаками махал… а там ить и окромя меня – народу!
Дохлебав щи, Ратников отправился в людскую – немного вздремнуть да подумать, что делать дальше. Растянулся на широкой лавке, заложив за голову руку. Натопленная с утра печь распространяла приятственное тепло, нагоняла дрему. Миша почесал подбородок и, посмотрев в потолок, вдруг поймал себя на мысли, что ищет там надпись. Ну, типа – «Макс и Эгберт здесь были. 13.01.42». Вот, что-нибудь в этаком роде.
Усмехнулся… А дела-то складывались не особо весело. Ясно было, что парней быстро отыскать вряд ли получится, а следовательно, нужно было как-то легализоваться в городе и, самое главное, на что-то жить.
На что-то…
Ратников вдруг подпрыгнул на лавке и, схватив кушак, снова вышел в трапезную. На ходу подпоясываясь, присел на лавку рядом с писарем, терпеливо дожидаясь, когда тот освободится. Заказал хмельного кваску… две кружки. Как принесли, одну пододвинул соседу:
– Испей, друже! Гляжу, притомился…
– А с удовольствием! – писец не стал ломаться, сразу намахнул полкружки, после чего с хитрецой посмотрел на Мишу. – Издалека к нам?
– Из деревни. Вижу, неплохо у тебя, мил человек, получается.
– Да уж, не обижен.
– А я вот не сказать, чтоб совсем неграмотен… Но так, серединка на половинку. А в деревне у нас судиться приходится часто. То корова чужие луга потравит, то не так нарежут межу, то еще что…
– Поня-атно! – ласково протянул писарь. – Меня, между прочим, Софроном кличут. Так тебе, значит, прошеньице? Посейчас враз сообразим. Да ты не журись, дорого не возьму.
– Не, не, – Ратников помотал головой. – Мне не то чтобы прошеньице… мне бы много…
– Как это много? – не понял Софрон.
– Так ведь говорю – в деревне дела разные… а грамотеев нет. Ехать куда – далече, не наездишься. Ты б мне изобразил, как писать… к примеру – на одной грамотце – «Прошение в суд», на другой – «О меже», на третьей – «О холопах»…
– А-а-а! – догадался писец. – Вон ты о чем… Что ж… сделаем. Тебе как, по-дорогому писать?
– Нет, конечно.
– Тогда на берестице… Денег-то у тебя сколь?
– Три серебряхи немецкие.
– Ладно, так и быть… на две напишем!
Пока Софрон писал на бересте образцы, старательно выкарябывая острым металлическим писалом буквы, хитрый Ратников, пользуясь моментом, расспрашивал обо всех писарских хитростях. Софрон отвечал охотно:
– Чернила, это брат, только кажется, что просто. На торгу продают, да смотреть надо в оба – живо подсунут слишком жидкие или, наоборот, такие, что и зубами не раскусишь. Плотными они должны быть, да, чернила-от, густыми, а на цвет смотреть не надобно – коричневые они там или бурые. Хочешь почернее – так добавь сажи. Еще краски есть – киноварь, охра да прочие – но то для прошений не надобно. Перья? Конечно, только гусиные, вороньи или там, куриные – только курам и на смех. Писала для берестин лучше железные брать, костяные, хоть и удобней, да ломаются быстро, зато железные – тупятся. Где взять? Опять же, на рынке. А берестины особо подбирать нужно…
– Слышь, друже Софрон, – под конец попросил хитрый Ратников. – Ты мне еще азбуку изобрази. Вот, на отдельной грамотке.
– Азбуку? – писарь почмокал губами. – Что ж, изволь…
Выцарапанные, вернее, выдавленные, на берестине буквы мало напоминали приятное в летописях письмо – устав – не очень-то удобно было выводить писалом. А по Мише, так оно и лучше – незатейливей.
Еще со студенческих времен, сдав зачет по палеографии, он четко представлял, как именно писали в тринадцатом веке. Прежний тяжеловесный начерк – устав – уже отходил, сменялся более быстрым стилем, так называемым «поздним уставом». Буквы становились более вытянутыми, скошенными вправо, увеличивается нижняя половина некоторых буквиц, типа «И», «В» и прочих… Вот они все – их начертание – в старательно изображенной писцом «Азбуке». А вот и образцы – «О краже», «О меже», «О закупе»…
Отлично!
Аккуратно сложив грамотцы в наплечную суму, Ратников радостно потер руки. Теперь можно было не думать о хлебе насущном! Правда, для того еще нужно было кое-что предпринять…
На следующее утро Михаил прошелся по всем, как он выражался – «заведениям общепита» – корчмам и постоялым дворам. Везде примечал – не занято ли местечко, не сидит ли уже где- нибудь в уголке писарь. И ближе к вечеру отыскал таки кое-что подходящее – постоялый двор у южных ворот, недалеко от реки Великой. Двор был так себе, можно даже сказать – захудалый. Вытянутая в длину изба, с пристроенными к ней летними сенями и кухней, крытые соломой крыши, небольшая конюшня для гостей, рядом, в снегу – зеленовато-желтые кучи навоза.
Местечко сие, похоже, пользовалось успехом у самых невзыскательных путников – окрестных крестьян-смердов, периодически приезжавших на ярмарки либо с данью за пожилое. Да, еще частенько привозили рыбу, и даже из относительно дальних мест, благо – зима, товар в пути не портился.
Быстро сговорившись с хозяином – на редкость угрюмым, но, как оказалось, вполне понятливым типом – Ратников тут же и остался на ночь, а с утра скромненько уселся в углу, разложив перед собой все необходимые причиндалы – берестицы, писала, перья с чернильницей из яшмы, вчера прикупленной на последние деньги вместе с двумя листами пергамента. Не для письма – для солидности больше.
В ожидании клиентов, новоявленный писарь потихоньку потягивал квасок, сам с собой рассуждая об ушлом хозяине дворища, запросившего сразу половину всего будущего Мишиного заработка, но, в конце концов, согласившегося на треть. Наверное, истово поторговавшись, можно было бы сбавить сей грабительский процент и до четверти, а то и до пятой части, но Ратникову было лень торговаться, к тому же за эту треть он выпросил себе ночлег и стол по принципу «все включено».
И вот теперь сидел, думал. О жительстве и еде, таким образом, вопрос был снят, и дело теперь оставалось за малым – найти парней. Что найдет – Ратников ни капельки не сомневался, если, конечно, ребята в Пскове. Ну, а куда ж им еще пойти-то? Если они всерьез намеревались искать Мишу – а дело, несомненно, обстояло именно так. И конечно же перед ними так же встал тот же самый вопрос, который только что удачно разрешил Ратников – где жить и что кушать? Что вообще парни умели делать? Эгберт – ученик стеклодува. Могли в чью-нибудь мастерскую пойти? Вполне. В обычные, те, что на виду, Михаил наведался еще позавчера, правда, безрезультатно. Но ведь были еще мастерские боярские… Орденские, в конце концов… Нет, туда б они, наверное, не сунулись, хотя… Кто их сейчас будет искать-то? Времени-то сколько прошло? Печатных станков еще нет, плакаты с их физиономиями и надписями «Розыск» по городу не висят, чего бояться, спрашивается? Только какой-нибудь чисто случайной встречи, от которой, увы, не застрахован никто.
Так, стеклодувы… Что еще? Что, к примеру, умеет Максик? Как и любой средний подросток, в общем-то – ничего. Языком болтать только… Болтать. Он ведь немецкий знает, и неплохо… да и здесь поднаторел. Почему б не пойти в толмачи? Кстати – обоим. А где в Пскове нужны толмачи? Да везде! Псков ведь сейчас под Орденом! Впрочем, и так – пограничный город, иностранцев полно, в основном, конечно, немцев, в смысле – из германских вольных городов и княжеств.
Та-ак… Хорошо бы это «везде», так сказать, поточней обозначить. Локализовать. К примеру, пристань – да, там можно – нужно даже – поспрошать. Еще где? Крупные постоялые дворы, купеческие объединения…
– Здоров, мил человек! Жалобы пишешь?
