стало!
Никто так на него еще не смотрел… даже, наверное, Марьюшка… хотя нет, та, бывало, смотрела… тоже вот так же – лукаво, с хитринкой… и откровенным призывом.
Мало того, что обернулась – спросила что-то у возницы и снова посмотрела на Ратникова:
– А, так это ты, мил человек, старьем торгуешь?
– Я, госпожа.
– Ладненько. Загляну как-нибудь в твою лавку.
Заглянет… Однако…
Возок давно уехал уже, а Миша все еще стоял под впечатлением. Вот это женщина! Впрочем… не о ней – о деле надо думать, надобно Лерку с Максом спасать да самому выбираться… а женщины… хватит и Марьюшки! Как-то она там одна?
И все же не удержался, спросил знакомца шапочного – тот как раз проходил мимо, в корчму:
– Это кто ж такая будет? Боярыня? Иль из гостей торговых?
– Ха! Боярыня! Скажешь тоже. Это ж Мирослава, Онцифера-бондаря жена.
Ах, вот оно как… Мирослава… Что ж ты, Мирослава, так смотришь-то? Муж вроде не урод, что же в постели не жалует?
Отыскав пристава Тимофея, Ратников тут же зазвал его в гости – там обо всем и уговорился:
– Ты б их проверил, Тимофей Нежданович, а то в торговлишку их взять хочу, а есть подозрения… Хо– тя люди-то они, кажется, неплохие. Может, зря проверяю?
При этих словах пристав расхохотался:
– Доверяй, но проверяй – слыхал такую присказку! Ладно, вызову всех завтра к себе, проверить и впрямь не помешает.
Почему-то решил Ратников начать с усадьбы бондаря, хоть она вроде и других подальше, а пристав к себе еще и бобыля Ермолу вызвал. Можно ведь было и к нему зайти… к бобылю.
Ан нет, туда Миша отправил ребят, сам же причесал волосы, почистил сапоги снегом, приосанился – да в путь, на пустырь, к усадебке.
Оп – не успел и дойти, как мимо сани проскочили, возница – молодой парень, на сене развалясь, – Онцифер-бондарь. Одетый с изыском – пояс цветной, бобровая шапка, крытая добрым сукном шуба, не бондарь, а принц в изгнании. Ехал, посматривал вокруг этак меланхолично, словно бы сквозь людей, никого толком не видя…
Постучав в ворота, Ратников принялся ждать. Слышно было, как завозился, зарычал невидимый за частоколом пес.
– Кто таков? По кому такому делу? – выглянул из чуть приоткрывшихся ворот совсем молоденький отрок, такой же румяный, как и возница… как и сам бондарь, вовсе не походивший на пролетария.
– Матушка… Матушка Мирослава звала. По торговой надобности.
Ничего больше не спросив, молодой человек отворил ворота и, кивнув на высокое крыльцо, молвил:
– Туда!
Ратников состорожничал:
– А собака?
– Трезор? Да он не кусается, идите с миром.
Как бы в подтверждение его слов, сидящий на цепи пес размером с небольшого теленка дружелюбно повилял хвостом.
Вот так охранничек! Это что же выходит: кто хочешь – заходи, что хочешь – бери?
Неторопливо поднимаясь на крыльцо, самозваный гость с любопытством осматривал двор. Сказать по правде, абсолютно ничто здесь не напоминало о занятиях владельца – не имелось никаких мастерских, не пахло вкусно опилками, не громоздились штабелями бочки. Хотя… бочки могли быть уже проданными, мастерская – располагаться в доме, а опилок в данные времена и вообще не должно было быть – продольных пил еще не было, доски до семнадцатого века не пилили, а тесали теслами, а иногда – и топором.
Ведущая в светлые сени дверь внезапно распахнулась, словно тут давно уже поджидали гостя.
А ведь и поджидали!
Возникшая на пороге Мирослава в лисьей телогрее поверх длинного шерстяного платья с богатой вышивкой по рукам и подолу, при виде Ратникова усмехнулась:
– Ого! Так говоришь, мы с тобой о торговле сговаривались? Чтой-то не припомню – когда?
– А тогда, у саней, неужто забыли? – Михаил широко улыбнулся.
– Что ж, – хозяйка повела плечом. – Заходи, коли пришел. Уж поговорим.
И повернулась. И пошла, покачивая стройными бедрами, так, что у Ратникова отчего-то пересохло в горле.
В жарко натопленной горнице царил приятный глазу полумрак – небольшие, забранные свинцовыми, со слюдой, переплетами окна были закрыты затканной замысловатым узором бархатной тканью. Пахло благовониями, топленым – от горящих в высоких шандалах свечей – воском, и еще чем-то таким, приторно-вкусным, от чего сводило скулы.
Посреди горницы, у печи, располагалось богатое, под узорчатым балдахином, ложе, накрытое медвежьей шкурой.
– Пришел…
Жена бондаря быстро закрыла дверь на кованый крюк и, сбросить душегрею на пол, подошла к так и стоявшему у самого порога гостю… постояла, посмотрела в глаза, обдавая темно-голубым почти что хмельным жаром широко распахнутых глаз, и, облизав губы языком, вдруг крепко обняла, прижалась, целуя Михаила в губы…
Под тонкой шерстяной тканью ощутимо чувствовалось молодое гибкое тело, все его пленительные изгибы: бедра, ягодицы, тонкая осиная талия, даже пупок… И уж конечно грудь… ах, как твердо торчали соски!
Погладив их, Миша наклонился, снимая с Мирославы платье… Вот обнажились ноги… вот – лоно, восхитительный животик… грудь…
– Давай… – не отпуская Мишу, женщина упала на ложе. – Давай же…
Ратников хотел было спросить о муже, да постеснялся. Быстро сбросив одежду, лег сверху, чувствуя, как нежные руки обнимают его, ласкают, гладят…
– Ах…
Мирослава изогнулась, томно прикрыв глаза и отдаваясь Ратникову с такой неожиданной страстью, на которую способны только обиженные и несчастные в любви женщины. Холодея от пота, Михаил ласкал это сахарно-белое тело, эти бедра, пупок, грудь…
Ах! – закатив глаза, стонала женщина… – Ах…
Сколько ж ей было лет? Восемнадцать? Два– дцать? Или даже чуть меньше – замуж здесь отдавали рано.
Она не отпускала Ратникова часа три, почти до обеда – наверное, как раз к этому времени и должен был бы вернуться муж… о котором Миша все же спросил, улучив подходящий момент.
– Онцифер хороший человек, добрый, – тихо промолвила Мирослава. – Только…
Тут из глаз ее вдруг полились слезы.
– Ну-ну, не надо, – Михаил нежно погладил полюбовницу по спине. – Сама же говоришь – добрый… Ведь не бьет он тебя?
– Лучше б бил! – с неожиданной злостью выкрикнула женщина. – Говорят, бьет – значит, любит.
– Как же можно тебя не любить? Такую…
– Можно, – Мирослава со вздохом кивнула. – Онцифер не меня любит… Боярина Нежилу, Ермолая- бобыля и этих своих мальчиков… целый дом…
Ах, вот оно что! Вообще-то, о сексуальных пристрастиях бондаря можно было догадаться и раньше. Гляди-ка – еще и боярин Нежила, и Ермолай-бобыль… тоже греховодники-содомиты. Теперь понятно, почему таятся, почему кажутся странными… Впрочем, это не мешает им быть возможными сообщниками людокрадов, так что никого сбрасывать со счетов не стоит.
