Всяко могло сейчас случиться. Ну, передал послание, довольно важное, между прочим. И что? Никифор, насколько помнил Ратников, никак не относился к слишком уж доверчивым людям. Оставалось надеяться, что сразу не казнят, но допрашивать, конечно, будут, возможно даже – с пристрастием.
Вместе с новгородским отрядом беглецы прошагали по лесной тропе, можно даже сказать – узкой дорожке – верст пять или чуть меньше. Продвигались быстро, без остановок, пока наконец за сумрачным строем убранных снегом елей не показалась такая же заснеженная деревня. Большая, в восемь дворов. И в каждом дворе, насколько мог заметить Михаил, проходя мимо, кони, возы и воины, воины, воины. Жгли костры, шутили, смеялись, сновали из избы на двор и обратно.
– Входите! – спешившись, Никифор завел беглецов в курную избу, располагавшуюся на задворках крайней усадьбы, и, велев ждать, вышел, что-то шепнув находившимся в избенке воинам. Наверное – чтоб приглядывали, чего еще-то?
Мог бы и не шептать – не убежать при всем желании…
Одно хорошо здесь было – жарко натопленный очаг: Максик с Эгбертом сразу уселись поближе, подстелив на лавку простенькие свои шубейки. Вытянули к огню руки и ноги, разогрелись, разомлели. Эгберт, обронив голову, задремал.
– Умаялся, сердечный, – бросил один из воинов – молодой вихрастый парень, старательно чистивший кольчугу мелким речным песком. Интересно, где он его взял, зимой-то, этот песок. Вероятно, специальные запасы были.
– Обождите-ко, посейчас сбитень сладим, – вихрастый поставил на очаг котелок с водой и, нагнувшись, подкинул дровишек.
Ползущий по стенам к волоковым оконцам синий дым ел глаза до слез, на что никто не обращал никакого внимания – привыкли. Даже – Максим с Ратниковым.
Снаружи заскрипел от чьих-то шагов снег, и в избенку вошел Никифор. Глянул на прикорнувших ребят, усмехнулся и махнул рукой Мише:
– Пойдем, человече. Доложишь все воеводе.
Выйдя со двора, они прошли по накатанному пути к центральной усадьбе, точно так же заполоненной воинами, как все остальные. Солнце встало уже, начинало по-весеннему греть, а как же – весна-красна пришла, уже и Новый год – первое марта – успели отпраздновать, и снег на солнечной стороне постепенно становился ноздреватым, серым. А вот в лесу еще лежал сугробами во всей красе, да и лед на озерах был по-зимнему крепок.
– Сюда-от, – пройдя ворота, Никифор показал на крайнюю избу на высокой подклети.
Заскрипели ступеньки крыльца…
Воевода – звали его Домаш Твердиславич – оказался чем-то похож на бухгалтера – круглое добродушное лицо с маленькими умными глазками, стрижка в кружок, по обычаю – расчесанная бородка. Ему бы еще очки…
Однако вопросы задавал дельные – по существу: что за человек передал послание? Был ли сам Михаил во Пскове, в Дерпте? Какие там настроения, о чем говорят-шепчутся люди. Много ли стоит за немцев? Поддержит ли новгородскую рать большинство?
Ратников отвечал кратко, по древу мыслию не растекаясь, говорил, как сам видел и представлял, а чего не знал – о том не распространялся. Немцев – да, поддерживают, правда, немногие. Зверств орденцы не чинят, в законы особо не вмешиваются, но многим не нравится их вера. Веру, конечно, никто не хочет менять. Однако сие вовсе не значит, что все безоговорочно поддержат новгородцев. А почему б тогда не смолян или еще кого? Опека «старшего брата» – Новгорода – многим псковичам давно уже надоела и, если б немцы были православными, то еще не известно бы, что происходило бы. А так… Большинству, как всегда, по сути-то все равно – новгородцы, немцы или сам дьявол – лишь бы в их жизнь не лез, ну, и защищал, когда требуется, но есть активные люди, весьма влиятельные и богатые, связанные с новгородской торговлей… вот они-то чувствуют себя ущемленными и, несомненно, организуют вой– ску Александра Ярославича всяческую поддержку. В конце концов, немцам ворота тоже не особенно-то много народу открыло – очень даже мало. Но – активные, точнее, оказавшиеся активными на тот самый момент…
– Хорошо, – выслушав Ратникова, Домаш Твердиславич удовлетворенно кивнул и сразу прищурился. – Тут Никифор, сотник мой, про тебя, мил человек, странные вещи рассказывает.
– Думает, что я – соглядатай орденский и сведения ложные принес, – невесело усмехнулся Миша. – Знаю я, как он мыслит.
– А что – не так? – воевода хитро улыбнулся.
Ратников хмыкнул:
– Не так, вестимо. Все, что там, в грамотице, написано, все, что я тебе сказал только что ведь и проверить можно. Думаю, ты не одними моими сведениями воспользуешься. Вот и сравни.
– Сравню, – серьезно кивнул Домаш Твердиславич. – Как же без этого? А покуда спрошу: ты-то сам как свою жизнь дальше мыслишь?
Вот – вопрос. Что и ответить?
– В Пскове останусь, как немцев оттуда выбьют. Да и… землица у меня на бережку, рядом. Угодья охотничьи.
– Ясно, – воевода покивал головой. – Так ты – пскович, что ли?
– Нет, новгородец. Точнее – из Заволочья.
– Новгородец из Заволочья? Нешто так бывает? Хотя… то-то я и смотрю – говоришь не по-нашему.
Ну, конечно – в Пскове мало кто на новгородский манер «цокал» и вставлял в слова лишние гласные.
– А что, мил человек, знает ли тебя кто-нибудь в Новгороде? Из тех, кому можно было бы верить, кого можно будет спросить?
– Тысяцкий Якун, – усмехнулся Миша. – Сын его, Сбыслав, боярин Онциферович – Софроний…
– Боярин Софроний?! – неожиданно обрадовался воевода. – Так и сыновья его за тебя скажут?
Ратников пожал плечами:
– Скажут. Как не сказать?
– Ну, тогда обожди чуток, мил человеце, – загадочно протянул Домаш Твердиславич. Немного помолчав, встал, подошел к оконцу… ухмыльнулся. – О! И ждать-то почти не пришлось. Едут!
Миша, конечно, хотел бы спросить – кто едет? – но этот было бы не очень вежливо. Да и зачем? И так все сейчас выяснится.
Воевода приосанился, пригладил на голове волосы, поправил пояс… Так полковник нервно поправляет амуницию перед визитом генерала.
На крыльце послышались голоса… шаги… скрипнула дверь.
И в горницу, впуская за собой уличный морозный холод, вошел князь. Князь Александр Грозны Очи – длинный, немного сутулый парень лет двадцати – двадцати пяти на вид, некрасивый, с вытянутым, всегда хмурым лицом и пронзительным, казалось бы, прожигающим людей насквозь, взглядом.
Под распахнутой собольей шубой князя сверкала-переливалась кольчужица тонкой изящной вязки – словно какой-нибудь пижонский костюм «с отливом», на золоченом поясе висел длинный, с большим перекрестьем, меч в красных сафьяновых ножнах. Такие же красные сапоги были вышиты бисером. Модник, мать его… Впрочем, именно так и положено князю – по-другому просто нельзя, не поймут.
Оба – воевода и беглец – поспешно поклонились.
– Ну? – князь скинул шубу на руки подбежавшему слуге. – Как тут у тебя дела, Домаш?
Боярин улыбнулся:
– Мыслю – неплохо, княже! Псков можно брать…
– Без кованой рати суздальцев? – Александр скривил губы. – Придется ждать. Или… без нее справимся?
– Конечно, справимся! – со всей серьезностью заявил воевода. – Псков не так уж много рыцарей брали… а мы чем хуже? Вот и человек подтвердит… Наш человек, только что из Пскова.
– Да-да, – охотно поддакнул Миша. – Ситуация там такая же, как и с немцами. Думаю даже лучше – большинство нас поддержит или уж, по крайней мере, не станет мешать.
– Мудрено говоришь, паря! – хмуро осадил князь. – Постой-ка! – вытянутое лицо его вдруг озарилось
