– Ну, вот, – участковый озабоченно нахмурил брови. – Опять оскорбляете.
– Не оскорбляю, а уточняю правду.
– Ладно, пусть так… пусть вы были трезвы… Но Капустину-то Зинаиду Михайловну оскорбили грубой нецензурной бранью? Вот и вторая соседка ваша, библиотекарша…
– Бранью не оскорблял! – Горелухин вскинулся. – А матом обложил – было дело. Так ведь за дело, командир! Капустиха, сука гладкая…
– Гражданин!!!
– Ну, эта дура… короче, я за водой шел, на колодец, иду себе, никого не трогаю, тут она сзади, дачница хренова… на «Мицубиши» своей… сигналит… типа, прочь с дороги, быдло…
– Что ж вам, и в самом-то деле, не посторониться было?
– А чего ж я в своей деревне кого-то сторониться должен?! – снова взъерепенился опрашиваемый. – Понаехали тут всякие… дачники, чтоб им подавить– ся. Денег у себя в городах наворовали, страну развалили – теперь, суки, выделываются, машин накупили, домины-хоромины. Вот хоть ту же Капустиху взять, я ведь ее с детства, ну, пускай, с юности, знаю – ну всегда была дура дурой. Толком и не училась нигде, а сейчас, смотри-ка – три магазина у нее? Ну, с чего такое счастье?
– Видно, работала много…
– Эта ленивица-то? Ха, тоже, нашли работницу, гражданин начальник. Где что плохо лежит – тянула – это да!
– Так вы, значит, признаете, что оскорб…
– Никого я не оскорблял!
– …что ругались матом.
– Матом – да, ругался. Мало еще этой суке! Вот, я смотрю, командир, ты тоже пешком ходишь?
– Хочу на авто ссуду взять…
– Хха… ссуду. А таким гнидам, как Капустиха и муженек ее – гнус, – никаких ссуд не надо. Все уже готовенькое, у народа украденное… – Судя по всему, Горелухина потянуло на лирику, нелюдим нелюдимом, а, видать, все же хотелось хоть иногда выговориться, хоть даже и вот – участковому. – Ты сам-то посмотри, лейтенант, что кругом творится! Глянешь на заправке – такие девочки-мальчики за рулем всяких там «лексусов». И что эти сопляки-соплюшки такого в своей короткой жизни сделали? Заработали? Шнурки мои не смешите!
– Так, наверное, родители им купили.
– Во-во – нате, чадушки, играйтесь. Расстреливать таких ворюг-родителей надо, и чем больше – тем лучше.
Михаил даже улыбнулся: с политическими взглядами гражданина Горелухина все обстояло более-менее ясно.
– Так… – участковый наконец закончил писать. – Прочтите… здесь вот напишите – «с протоколом согласен» или «не согласен».
– С протоколом не согласен, – выводя ручкой, вслух бормотал Геннадий Иваныч. – Матом ругался, но не оскорблял. Все?
– Все. Тут вон, в уголке распишитесь.
– Так я же… А, ладно.
Поставив раскорявистую подпись, Горелухин поднялся с досочек и, закурив, направился к собственным воротам. Спрятанная во дворе собака снова залаяла – только теперь уже не со злобой, а преданно- радостно, видать, почуяла таки хозяина.
Ратников хотел было подождать за сарайчиком, пока Димыч уйдет, да потом махнул рукою – чего прятаться-то? Вышел:
– Здоров еще раз, Дим-Димыч! Как служба?
– Да потихоньку, – младший лейтенант улыбнулся и пожаловался. – Фуражку вот где-то оставил… никак не могу вспомнить где – в библиотеке или на почте.
– Скорей – на почте, – хмыкнул Михаил. – В библиотеку ты уже без фуражки ездил.
Участковый задумчиво взъерошил затылок:
– Да… так и есть – на почте. Придется зайти.
– Уж таки придется, – засмеялся Ратников. – Как там девчонку-то пропавшую, не нашли еще?
– Да не… Думаю, не погибла она и не утонула – рванула в Питер, а там – ищи-свищи, – милиционер неожиданно засмеялся. – Я так и предполагал, что Лерка эта давно в Питер свалила. И, знаешь, Сергеич, это и мать ее, Анька, алкоголичка, подтвердила.
– Да ты что? – искренне удивился Миша.
– Вот именно! Вчера только с ней еще раз беседовал… так, профилактически. Заодно про дочку спросил… Так Анька говорит – пацан какой-то приходил, передал от Лерки привет и сказал, что все с ней хорошо, ну, с Леркой то есть, чтоб не волновались, в Питере она, у хороших людей и вот еще в Москву собирается.
– Еще и в Москву? – присвистнул Ратников. – Хорошо не в Париж и не в Лондон! А что за пацан-то?
– Да Анька не помнит – как всегда пьяной была.
– Что – так-таки совсем ничего и не помнит? Может, из деревенских кто?
– Не… говорит – точно, чужой. Потому и не запомнила. О! В белых коротких штанах – так Анька сказала. И больше – никаких примет.
– В Рио-де-Жанейро надобно ехать, – хохотнул Ратников. – Там, если верить классике, все в белых штанах ходят.
Белые штаны. Короткие… Шорты. Кто тут такой пижон? Участковый, кстати, тоже может увидеть… парень неглупый.
– А что Карякин? Ну, Колька-то?
– А выпустили… Нет трупа – нет и дела. За что задерживать? Его и тогда-то по мелкому приземлили…
– Но он же Эдьку Узбека…
– А тоже доказуха хлипкая. Тем более они с Узбеком уже помирились. Там легкие телесные всего- то.
– Понятно… Ну, бывай, Димыч! Заходи, ежели что. Сам знаешь – всегда рады.
Простившись с участковым, Михаил дождался, когда тот отошел подальше и, вытащив из кармана мобильник, набрал «М.Горд».
– Максюта! Не уехал еще? Ах, вечером… да-да помню. Слушай, ты эти шортики свои пижонские, ну, которые белые… запрячь куда-нибудь подальше, а лучше – выкини… Почему? Да так… слишком уж ты в них приметный.
Максик все-таки уехал вечером, Ратников не поленился, специально проследил – и словно с души упал камень. Слава богу – одним беспокойством меньше. Участковый Димыч, кстати, тоже отправился в город этим же рейсом, уже в фуражке, нашел все-таки, видать, и в самом деле на почте оста– вил.
Проводив глазами только что отъехавший от остановки «ПАЗик», Ратников неспешно зашагал к машине, намереваясь еще зайти в магазин, подкупить пива, а то кончилось, а без пива, как известно, и жизнь некрасива!
Было уже часов семь, и оранжевое солнце медленно клонилось к закату. В воздухе плавился теплый деревенский вечер, галдела возвращающаяся с речки ребятня, мычали только что пригнанные пастухом с выпаса коровы. Выбравшиеся из подъехавшего кунга мужики с пилами деловито направились к магазину. Ясно – за чем.
Проходя площадью, Михаил вдруг краем глаза заметил знакомую, чуть сгорбленную фигуру с вытянутым лицом и вечно хмурым взглядом. Горелухин! Вышел с почты… с крайне озабоченным видом.
Вообще-то почта закрывалась в шесть, но работавший при ней магазинчик торговал до восьми. Оттуда Горелухин и вышел. И что такое могло его так взволновать? Интересно… Более того – подозрительно!
Прибавив шагу, Миша поспешил следом за подозрительным типом.
Геннадий Иваныч шел да оглядывался, и довольно часто, словно какой-нибудь шпион из
