Я затихла, но глаза мои были открыты. Я чувствовала что-то в нем — кроме усталости, что-то странное. Что это было, я не могла понять. Такого я еще никогда не ощущала в Воронах. А дарсай, поглаживая мои волосы, вдруг сказал очень тихо и мягко, совсем не таким голосом, каким говорил «krape»:
— Ты скоро найдешь свою крепость. Очень скоро. Ты рада?
— Я была бы рада, если б ты сказал, что я скоро вернусь на юг.
— Не скоро. Но ты вернешься туда… чтобы покинуть юг навсегда.
У меня мурашки побежали по телу. Я встряхнула головой, стараясь не испугаться, и сказала:
— Ты говоришь, как гадалка на ярмарке.
Он еле слышно усмехнулся.
— Ты не чувствуешь, — сказал он, — как что-то висит над тобой?
— Чувствую, — сказала я, — но я стараюсь не думать об этом.
— И зря. Все, спи.
Я послушно закрыла глаза. Дарсай скоро заснул, слишком измученный, чтобы обращать внимание на холод. Веклинг спал уже давно. Я долго лежала без сна, в дремотном оцепенении, но теперь мне было теплее, и я все-таки заснула.
Спали мы долго. Когда я проснулась, было уже совсем светло, наступал день. Было пасмурно и серо, холодный свет разливался повсюду. По небу плыли серовато-белые клочковатые облака, медленным- медленным было это движение, таким спокойным. Я смотрела на небо и не шевелилась. Вороны еще спали. Мне казалось, что мы остались где-то на краю мира. Это чувство возникло во мне еще ночью — смешное, детское чувство затерянности и оторванности от всего, что есть знакомого в мире. Ночь прошла, но при свете дня это чувство не исчезло, а только окрепло. Казалось, что на многие лиги вокруг нет ни единой живой души, и что нет ничего больше в этом мире, только ровная каменная поверхность плато — и небо.
Птиц больше не было видно. В холодном воздухе висела огромная, противоестественная тишина. Казалось, что мир просто кончился, и это все — то, что осталось после конца мира. Когда-то где-то я читала, что только в горах можно по-настоящему понять величие и древность мира, и сейчас я думала: может быть, это правда.
Осторожно я подняла руку дарсая, лежавшую на моем плече, выскользнула из-под нее, стараясь не потревожить Ворона. Такой был простор вокруг, от горизонта до горизонта тянулась только ровная каменная поверхность, и по небу плыли неспешные облака. Я оглядывалась вокруг с чувством чистоты и удовольствия, этот, в общем-то, унылый и безжизненный пейзаж, казалось, освежал мою душу. И тихо я сказала:
— Немного зноя не помешало бы, — промурлыкал позади меня голос дарсая.
Его рука обвила мою талию, и он притянул меня к себе.
— С чего ты вдруг стала читать стихи? — сказал он, наклоняясь к моему уху.
— О, — отозвалась я, немного смущенная, — эти стихи высыпаются из меня, как из дырявой корзины. Не обращай внимания. Как ты?
Я обернулась, заглядывая в его лицо.
— А ты? — сказал он, проводя рукой по моим волосам, — Тебе надо причесаться, златовласка. Есть у тебя гребень?
— Есть, ну, и что? Говори тише, а то разбудишь его.
Веклинг все еще спал. Он лежал, повернувшись на бок, и слегка согнув ноги в коленях. Дарсай покосился на него и усмехнулся. Взяв меня за руки, он заставил меня сесть, и сам сел сзади и стал распутывать шнурок, которым была завязана моя коса.
— Эй, — сказала я, — что ты делаешь?
— Давай сюда свой гребень.
— Ты причесать меня хочешь? Ты, что, с ума сошел?
— Давай-давай, — сказал его мягкий голос, а руки расплетали мою косу.
Мне стало смешно. Нагнувшись, я достала из кармана на поясе маленькую костяную расческу и через плечо протянула дарсаю. Пальцы в заношенной мягкой перчатке взяли расческу из моей руки.
Он расчесывал мои волосы, а я сидела, не шевелясь, и чувствовала себя кошкой, которой гладят спинку. Боги, до какой глупости могут дойти влюбленные, а ведь оба — стратеги. Запасы этих глупостей поистине неистощимы. Правда, мои волосы всегда привлекали мужчин, реакция дарсая вовсе не была для меня неожиданностью.
— Эй, что вы делаете? — раздался вдруг голос веклинга.
Я засмеялась, пригибая голову и закрывая глаза. Дарсай обнял меня и засмеялся вместе со мной.
— Чем вы занимаетесь? — продолжал удивляться веклинг, приглаживая растрепанные волосы обоими руками.
— Ну, все, — сказал дарсай, — заплетать тебе придется самой, я не умею.
— Это не сложно. Я тебя научу. Эй, давай-давай, не убегай.
Он поднялся было на ноги, но снова сел, услышав мои слова. Собрав мои распушившиеся волосы в хвост, он зажал их рукой и дернул назад, к себе, и прошептал мне в ухо:
— Будешь, надо мной смеяться, я тебе все волосы выдеру, — и еще раз дернул мои волосы.
— Ой, дай мои волосы, — сказала я с досадой, — Я сама заплету.
— Нет уж, — сказал дарсай, — теперь терпи. Так что мне делать?
— Раздели на три пряди и переплетай. Чтобы каждая прядь участвовала, по очереди. Нечего сложного. Я всегда могу заплести заново, если у тебя не выйдет.
— Что ты сказала?
— Эй, хватит! — закричала я, — Хочешь меня лысой оставить, что ли?
— Ладно. Ладно. Успокойся.
Веклинг, еле заметно улыбаясь, смотрел на нас.
— Sobone er? (Завидуешь?) — негромко сказал ему дарсай.
Веклинг улыбнулся шире, поежился, подтянул колени к груди и обнял их. Я смотрела на него, он смотрел на меня. Видно было, что он доволен, глаза его смеялись. Я улыбнулась ему и скорчила беспомощную мину, показывая, что деваться мне некуда.
— Где эта чертова веревочка? — сказал дарсай за моей спиной.
— Ты, что, потерял ее?.. — начала я, оборачиваясь.
— Все, нашел, — сказал он недовольно, — Сиди спокойно, я тебе все волосы так оторву.
Он что-то делал за моей спиной, и потом я почувствовала, как он отодвинулся от меня, и услышала, как он сказал:
— Все.
Я обернулась к нему. Дарсай улыбался, глядя на меня, но в улыбке его была изрядная доля ехидства. Я потрогала косу, перекинула ее через плечо и посмотрела на нее.
— Ты врал, что не умеешь, — сказала я.
