мол, как это вообще было возможно при таком скоплении свидетелей и спецназовцев! Преступная халатность какая-то!), когда над черным и плотным ковром леса, в ослепленной светом гигантской луны ночной выси, небо расчертили тонкие волоски падающих звезд. Их были сотни. Возле самых верхушек сосен 'звезды' притормаживали свое стремительное падение, и, превратившись в обнаженных женщин, летели, даже скользили по воздуху меж стволов деревьев, вниз и садились на влажную, мшистую и ласковую лесную траву. Лес сразу загорелся изнутри ровными сине-белыми огнями, которые своим загадочным огнем освещали женщинам дорогу, и наполнился веселым гомоном и журчанием веселых женских голосов. Они падали на траву и катались по ней, купаясь в теплой и свежей ночной росе. Они были счастливы, и их радостный смех звенел струнами в уже неуверенной лесной тишине. Искупавшись, женщины вновь взлетели в воздух, но не поднялись выше древесных крон, а неторопливо полетели по лесу, с легким воздушным шумом лавируя между стволами деревьев, управляя своими чудесными огнями, чтобы можно было видеть в темноте как можно дальше окрест.
Совершив шабаш на Лысой горе в столице, киевские ведьмы, разные — молодые и старые, девочки и девушки… летели туда, где предстояло провести заключительный этап того, что было начато в Киеве на берегу Днепра. Летели и колдовали, подчиняясь неосознанному душевному порыву, скрытой части своей натуры, своей природе, данной с рождения, но неопределенной в жизни, подчинялись ей, как загадочному зову судьбы, как чужой воле. И были безмерно счастливы от этого.
Огни ведьм загорелись ярче, когда их воздушная армада встретилась с туманом, от которого сильно пахло речной гнилью. Свет разрывал и закручивал туманную рвань, рассеивал ее, очищая путь. Под ведьмами лесной мир был уже не спокоен. Тени бежали вслед летящим женщинам, шелестя внизу по влажной траве, молодому папоротнику, редко треща сухим валежником, и с глухим рычанием прыгали, намереваясь ухватиться зубами за мягкие и живые тела женщин. Когда огни приникали к земле, освещали эти тени, можно было увидеть бегущие поджарые тела рыжих хвостатых существ. Они жадно облизывались и ловили своими глазами, полными ласки и доброты, отражение огней. Их поджарые тела, покрытые редкой, но длинной рыжей шерстью, в беге легко преодолевали все препятствия. Бежали они на четвереньках, по-собачьи закидывая вперед задние ноги, взрывая длинными когтями опавшую хвою. Вурдалаков гнал голод и ненависть к жизни, коей обладали женщины, и в добром свечении их глаз таилась ледяная злоба. Но они не могли напасть на ведьм, достать их, растерзать их тела, нализаться их крови. Женщины, словно забавлялись с вурдалаками, иногда соскальзывая почти к самой земле, сбивая в кучу стаю вурдалаков, которые бросались друга на друга в борьбе за добычу, но жертва со смехом легко взмывала в спасительную высоту; либо летели по воздуху, протягивая навстречу алчущим и зловонным пастям то руки, то ноги, дразня чудовищ. Это была игра, и каждый промах, пустое щелканье зубов сопровождалось дразнящим и звонким женским смехом.
Сверху, с тонкими, едва различимыми стонами и плачущими всхлипами на ведьм сыпались еще тени. Промахиваясь, они с громкими рыданиями и стенаниями вновь запрыгивали на деревья, чтобы, хныча, стремительно перепрыгивать со ствола на ствол, преследуя недостижимую жертву, и снова промахнуться в броске. Когда тени пролетали мимо огней, с молниеносной быстротой свет вырисовывал из темноты их тела, такие же тонкие, женские и прекрасные, но только совершенством форм, но не цветом кожи, синеву которой не мог разбить даже колдовской огонь. Это мавки, зловещие жительницы ночных крон, старались утолить свой вечный голод, жажду человеческой свежей крови. Но странные, неуязвимые жертвы попались им этой ночью. Ведьмы, как казалось, даже не обращали внимания на мавок, только в самый последний момент, когда прыгнувшая с дерева дьяволица должна была вот-вот получить долгожданную награду за старание в охоте, немного отворачивали в сторону и ленивым взглядом провожали позорное падение мавок, продолжая забавляться игрой с 'гончими псами', вурдалаками, которые мчались и мчались по земле, не зная устали.
Еще одни темные фигуры ночи скользили между стволами деревьев. Они не рычали нечеловеческими голосами, как рыжие вурдалаки, не ныли и не плакали, как мавки, но говорили между собой вполне человеческой речью, но слова их были настолько тихи, что становились неразличимыми, смазывались свистом стремительного полета, ночной гонки и охоты. Эти фигуры не бежали по земле, не прыгали с ветки на ветку, со ствола на ствол, а летели, грациозно взмахивая своими гигантскими черными крыльями, и ловко их складывая на своих густо поросших черной и плотной шерстью, спинах чтобы поберечь от удара о стволы, маневрируя в полете. Упыри, из всей нечисти этой ночи, были самыми разумными, понимая, что даже их изощренная на подлости натура гиблого мертвеца никогда не сможет одолеть стервозности ведьм, и летели вслед колдуньям, больше увлекаемые любопытством разума, чем вечным голодом.
Через, примерно, полчаса такого полета и неутомимых прыжков мавок и гонки вурдалаков ведьмы, вдруг дружно взмыли вверх, вынырнули над плотными кронами леса, устремляясь в сторону хорошо видимой небольшой сопки, совершенно свободной от лесной поросли и окруженной со всех сторон непроходимыми топями. Огни, до этого летевшие с ведьмами, теперь ринулись к сопке и через несколько секунд уже кружились дружным роем вокруг человека, который стоял неподвижно возле небольшого валуна, пробитого молнией. Человек был одет в строгий и дорогой костюм, и его появление в этой ночи, среди ведьм, упырей, вурдалаков и мавок, казалось нереальным и невозможным. Но, пожалуй, ему никто из ведьм не удивился. Они спокойно приземлялись на склонах и вершине сопки, сразу падая на колени перед этим одиноким человеком, как перед всемогущим господином и строгим повелителем. Он был недвижим, ожидая, пока не приземлится последняя ведьма. Над болотом, гулко хлопая в ночной темноте крыльями, черными профилями наскакивая на белый диск луны, в воздухе нерешительно барахтались упыри, за болотом, в лесу, не решаясь войти в холодную и топкую болотную жижу, жалобно и тоскливо выли и поскуливали вурдалаки, в голос им вторили рыданиями и всхлипываниями мавки. Но никто из ведьм не обращал никакого внимания на эти зловещие звуки, все их взоры были прикованы к человеку у камня, который был так же недвижим, как и его пронзенный молнией серый и холодный сосед.
Человек шевельнулся. Послышался шорох его одежд.
— Время пришло. Надо торопиться и успеть до рассвета, — произнес он грудным и раскатистым голосом, от которого смолкли все звуки в лесу, стихло бурление болота. В этом голосе была сила повелителя. — Приступайте.
Он коснулся рукой камня, и он тотчас вспыхнул рубиновым огнем, постепенно набираясь желтого, ослепительного жара. Человек у камня вскинул руки, и мгновенно, от одного этого движения, по всей сопке запылали жаркими языками пламени, рассыпаясь звездами искр в ночь, десятки огромных костров. Еще один спокойный пас и все женщины, поглаживая быстро растущие животы руками, сладко стеная, повалились в густую траву сопки. Еще несколько минут человек у раскалившегося до белого свечения камня дирижировал этим странным спектаклем, а когда то там, то тут стали раздаваться оглушительные крики, озвучивающие предродовые схватки, за его спиной с оглушительным хлопком распахнулись огромные, укрывающие почти всю сопку тенью, черные крылья, два взмаха — загудел, раздуваемый ветром огонь в кострах, испуганно свалились в воду упыри, громко зашумел лес, как в ожидании бури, но от того, что через него, гонимые паникой, бежали прочь вурдалаки и мавки. Человек взлетал над сопкой, медленно помахивая огромными перьевыми крыльями. Его глаза были наполнены чернотой бездны, которая втягивала, как магнит, темноту ночи, как пустота, вакуум питается воздухом, но они не были сыты этой нематериальной добычей, а прорывались наружу, бросались на костры, на мечущихся, катающихся в траве, в муках жестоких схваток, рожающих женщин, выливались на них знаниями и мудростью бездны вечности. Его губы, правильные и даже красивые, непрерывно шептали слова какого-то заклинания, но этот едва различимый шепот волновал лес сильным ветром, достигал реки, гнал по ней большую волну, которая, ударяясь о противоположный берег, рушила его, и грохотала. Природа радовалась этим словам, которые были понятны только ему и ей, и в этой радости было ощущение скорой свободы. Ее радость была зловещей, мстительной.
Одна за другой женщины начинали кричать более надрывно и протяжно. Роды заканчивались. Стихали крики, но их не сменяли обязательные младенческие. Лесом, болотом, сопкой быстро овладевала тишина, нарушаемая только звонким треском горящих костров, которые должны были гореть до утра, чтобы согревать тела тех, кто уже спал, обессиленный страданиями.
Крылатый человек, медленно облетел сопку, стараясь крыльями не сильно тревожить воздух, чтобы не выбивать из костров искры — не обжечь спящих в траве женщин. Он смотрел на них с любовью и жалостью. Наконец он произнес:
