принадлежать молодости, а люди, опять же мужчины, возраста ее бывшего супруга, испытывали в этом случае более богатый букет чувств: зависть, сожаление и радость то того, что, возможно, и они еще на многое способны, чтобы удержать в своей кладовой такую драгоценность. Женщины относились к этому односложно, просто 'чисто по-женски': малышка устроилась вполне удачно, особенно сейчас, когда стала вдовой. Очень богатой вдовой. Это у нее был второй брак, а у ее покойного мужа, как ни странно — первый. Вместе они прожили девять лет, и мало кто знал о тех проблемах, которые были спутниками этих отношений, кроме одной, очевидной — не было детей. Это было не связано со здоровьем супругов. Анастасия Поднепряная просто не желала обзаводиться потомством, в одном интервью вполне откровенно объясняя это тем, что еще молода и хочет пожить для себя, в свое удовольствие, что и доказывала, проводя вечера и ночи в дорогих элитарных киевских клубах. За благопристойное поведение своей дочери Поднепряный был полностью спокоен. Анастасия была довольно серьезным человеком, или таковой слыла, и умной женщиной, чтобы бросать своими женскими слабостями тень на высокое положение отца. Политикой же Анастасия интересовалась меньше всего, предпочитая проблемы собственного, весьма значимого и значительного, бизнеса делам кулуарным и бестолковым, приносящим только одни неприятности, как считала она. Естественно, бизнес она унаследовала от покойного мужа, и вела дела весьма успешно.
Сидя в кабинете Президента, Переверзнев любовался красотой Анастасии. Но в отличие от остальных, принадлежащих к большей части мужского населения, в свои пятьдесят лет он не испытывал никаких уже знакомых чувств по поводу ее красоты и двадцатидевятилетнего возраста. В его сердце присутствовали только восхищение, граничащее с обожествлением, и тайное упоение — иногда у него пробегала шаловливая мысль о том, что было бы весьма неплохо заполучить такую женщину в свою холостяцкую постель, но в основном это было лишь восхищенное и безобидное созерцание…
Зайдя в кабинет к отцу, Анастасия не поспешила подойти к Поднепряному, а остановилась за спиной министра, положила руки ему на плечи, и начала ласково массировать их. Олег, сквозь тонкую ткань сорочки чувствовал приятную прохладу ее ладоней, и жар собственной кожи, который обжег его с ног до головы только от одной мысли, что именно сейчас он больше всего хотел быть с этой женщиной.
Она наклонилась к нему так низко, что локоны ее волос легли ему на плечи, окутав его густым ароматом сказочных и невиданных цветов.
— Доброе утро, Олег Игоревич.
— Доброе, Анастасия Святославовна, — он говорил, безуспешно стараясь вернуть голосу былые рабочие строгость и уверенность, а заодно — не встретиться взглядом с ее отцом, которого в эти минуты он совершенно не мог представить Президентом. Ему почему-то показалось, что он стал орудием в затянувшейся размолвке отца и дочери. Орудием с ее стороны. Отношения между отцами и детьми всегда были не менее сложными, чем между супругами… Но Переверзнев, из-за того, что никогда не имел детей, не обладал соответствующим опытом, чтобы, руководствуясь им, выйти из столь щекотливой ситуации. Собственная беспомощность вселяла растерянность. В такое состояние могут ввести только женщины.
Когда Переверзнев посмотрел, наконец, на Поднепряного, то увидел, что Президент сидит в прежней позе, подперев голову ладонями, и читает какой-то документ. На листке было не больше десяти строк, и они были прочитаны давно, и по тому, что сейчас Святослав Алексеевич углубился в чтение, можно было без особого труда догадаться, что таким способом он скрывает, или старается это сделать, собственное негодование.
— Папа, — обратилась Анастасия к отцу, обнимая Переверзнева за плечи и прижимаясь к его спине грудью, — ты мог бы меня предупредить, что у нас с утра будут такие гости, как Олег Игоревич. Он бы мне составил компанию в бассейне. Не правда ли, господин министр? Говорят, вы превосходный пловец?
— Это только слухи.
— Да? Я еще слышала о том, что вы галантный кавалер.
— А это только опыт, — поторопился сказать Переверзнев.
— Что ты хотела, Настя? — спросил Президент, по-прежнему не отрываясь от чтения.
— Да, — как бы спохватившись, произнесла она. — Я зашла попросить тебя, чтобы ты сегодня нашел время проводить меня в аэропорт.
— Куда в этот раз?
— Мадрид, — это было произнесено так, словно она еще не решила, куда желает лететь.
— На сколько?
— Рейс, кажется, в двадцать один час шестнадцать минут, и мне надо с тобой серьезно поговорить.
— Я спросил о том, на какой срок едешь?
Президент говорил, как и раньше, не отрывая глаз от чтения.
— Думаю, недели на три.
— Когда вернешься — поговорим. У меня сегодня нет времени. Тебя отвезет Анатолий. Он сегодня на смене в гараже. Извини, но ты нам мешаешь.
— Я поеду со своим шофером. Хотя… Может мне попросить Олега Игоревича отвезти меня в аэропорт?
— Сомневаюсь, что господин министр окажется полезен мне сегодня тем, что будет работать извозчиком моей дочери. У Олега Игоревича сегодня работы, как никогда.
Голос Поднепряного постоянно усиливался и под конец реплики звенел от раздражения.
Переверзнев поднялся и повернулся к женщине.
— Это правда, Анастасия Святославовна, — говорил он уже спокойно и свободно. — Люди на таких постах, как вашего отца и мой, не вправе свободно распоряжаться своим временем. Я сожалею, что не имею возможности помочь вам сегодня.
Но она не дослушала, вспыхнула и стремительно вышла из кабинета.
После её ухода Переверзнев почувствовал себя гораздо лучше: зацепив женское самолюбие, он вернул собственные равновесие, и, более-менее, душевный покой.
Он сел на место.
— Извините, Святослав Алексеевич, — покорно произнес он.
— За что извиняешься? — поднял лицо Президент. — Это мне надо извиняться за то, что проглядел в свое время с воспитанием, а не тебе. И попрошу, по-дружески: надумаешь жениться — постарайся меньше всего мечтать о такой женщине, как моя дочь. С ними одни хлопоты и неприятности.
— Мне так не показалось.
Поднепряный усмехнулся:
— Понимаю. Когда видишь такие ноги — не можешь думать более ни о чем, но, должен тебя огорчить, это только оружие, приманка.
— Спасибо за совет. Я обязательно приму его к сведению.
— Сухарь! — незлобиво бросил Президент и передразнил: — 'Приму к сведению'… Ты вот что прими к сведению… Работу! Где сейчас этот автобус?
Настенные часы показывали одиннадцатый час. Бросив на них взгляд, министр быстро провел приблизительные расчеты и, посмотрев на карту, расстеленную на столе, ткнул пальцем в какую-то точку.
— Если не произошло ничего непредвиденного, автобус сейчас должен быть где-то в районе города Дубно. — Он достал мобильный телефон. — Я могу уточнить. Разрешите?
Вялым движением головы Президент позволил. Разговор с Оперативным отделом министерства занял минуту, и, пряча телефон, Переверзнев доложил:
— В данный момент угонщики находятся в городе Дубно. Автобус стоит возле рынка, в многолюдном месте: покупают воду, продукты, отпускают людей в туалет. Также доложили, что бандиты освободили девять человек из числа пассажиров автобуса: детей, женщин, стариков. Освобожденными уже занимаются следователи — уточняется информация о террористах.
— О террористах? — понижая голос, спросил Президент.
Министр заерзал в кресле. Он забылся: не надо было забывать о том, что в этом кабинете с самого начала совещания стало законом не называть бандитов террористами. Но отступать было уже некуда. Переверзнев же за этой завуалированностью видел нечто подобное аутизме, болезни, которая уводит
