- И сценарий не лучше, - радостно ответил Фет, поражаясь собственной наглости.
- Да, - пробормотал Станислав Львович. - Вот вы какие, битники... Что ж, надо работать!
Последующие несколько часов Фет показывал мальчику, который должен был играть роль Жана, простейшие аккорды на гитаре, и это все снималось на пленку. Жан в конце сцены говорил с неприятным французским акцентом:
- Ты теперь - мой брат!
Дети обнимались, дядя Стасик орал в рупор:
- Стоп!
И все начиналось сначала.
Наконец режиссер остался доволен результатом.
- Позвони в группу через пару недель, - сказал он Фету перед тем, как отпустить его на свободу. - Узнаешь, прошел ты пробы или нет. Кстати, ты подал заявление в комсомол?
- Подал, - ответил Федор. - Но меня не приняли.
- Тогда пеняй на себя, - сказал Станислав Львович.
Потянулись долгие весенние дни без новостей. Солнце увеличивало свой путь по небосклону, не прыгая, как зимой, за горизонт где-то в районе Останкина, а приземляясь много дальше, за стеклянным куполом павильона 'Машиностроение' и освещая его изнутри розоватым марсианским светом. Каждое утро Фет звонил на студию, пытаясь узнать, что с его кинопробами и когда 'Беглец с гитарой' убежит в свободный мир. Но телефон группы или молчал, или был занят. Наконец, отчаявшись установить техническую связь, мальчик упросил маму заказать ему одноразовый пропуск, чтобы явиться к дяде Стасику, как Каменный гость, и спросить его замогильным голосом: 'Дрожишь ли ты?'. Про Каменного гостя Фет видел недавно постановку на телевидении, и ему очень понравилось.
Он вошел под затхлые своды кинофабрики, понимая, что до Каменного гостя ему еще расти и расти. Отдал вахтеру пропуск и заметил, что у старика нет большого и указательного пальцев на правой руке. Вахтер принял пропуск, зажав его мизинцем, и спросил:
- Знаешь, как это все называется, парень? Мудявые ожидания!
И засмеялся.
Проницательный старик сидел здесь давно и прекрасно разбирался в психологии людей, посещавших это скорбное место.
Фет поднялся на третий этаж. Без стука вошел в знакомую комнату...
- А тебе разве не сообщили? - спросила женщина трудной судьбы, накручивая телефонный диск и даже не глядя в его сторону.
Фет промолчал.
- Ты не прошел пробу. Худсовет не утвердил.
Она бросила трубку на рычаг телефона.
- И вообще... скажу тебе по секрету. Ты - в черном списке!
Фет, не попрощавшись, ушел.
В тяжелом расположении духа он добирался домой часа полтора, хотя путь от проходной до подъезда занимал пять с половиной минут, если человек, конечно, был в своей тарелке.
Однако, войдя в квартиру, он понял, что ангел надежды, как бабочка, снова залетел в их приоткрытое окно.
- Дикция ответила! - выдохнула мама. - Наш дорогой Леонид Ильич!
В руках ее трепетал продолговатый клочок бумаги.
Глава двенадцатая. Прыжок Лешека
Она не могла ничего объяснить и была близка к эпилептическому припадку. Мальчику пришлось самому взять листок в руки. В нем говорилось, что просьба о прописке направлена на рассмотрение в Моссовет. И больше ничего. Точка. Всего полторы строки без подписи. Но с особым штампом.
- Что это такое? - не понял Фет.
- Прописка! - сказала мама и засмеялась.
- А где же Лондон?
- Лондона не будет, - пробормотала бедная женщина, всхлипывая. - Но зато твою тетку и бабушку явно возвратят из ссылки!
- Вот так Дикция! - только и мог сказать Фет.
- Не называй Леонида Ильича Дикцией! - вскричала мама. - Это ты Дикция, а не он! Все мы - Дикция по сравнению с ним!
Фет не стал спорить. Пусть он будет Дикцией, пусть даже не очень внятной Дикцией, это непринципиально, лишь бы женщина успокоилась и пошла бы на кухню варить обед.
Но женщина успокаиваться не собиралась. Она сгребла письмо в сумку и, напялив на себя синтетическое американское платье, купленное за бесценок у солистки ансамбля 'Березка', выбежала вон.
Фет не знал, как относиться к полученному письму. Из него следовало, что их семья, по-видимому, скоро увеличится на двух человек. Тетя Валя вместе с бабушкой Фотинией из далекой Уфы. Он, конечно, любил их, но не столь горячо, как навозных жучков. С последними же была полная неясность, и Фет сделал вывод, что канцелярия Леонида Ильича читает приходящую корреспонденцию кусками, через строчку, выбирая из нее наиболее разумные просьбы и подготавливая по ним в меру приемлемые решения.
Поздно вечером возвратилась мама, растрепанная, как старый мельник из оперы 'Русалка'.
- Я кинула им это письмо в морду! - захохотала она.
- Ты не заболела? - осведомился обеспокоенный Фет.
- Я здо-ро-ва! - произнесла по слогам бедная женщина. - Я очень, очень здорова!
- Ладно, - согласился мальчик. - Тогда почему ты не приготовила обед?
- Не буду я ничего готовить! - отрезала она. - Я от Брежнева письмо получила, а ты говоришь про какой-то обед!
Из ее дальнейших слов Фет понял, что мама показала на студии кое-кому злополучный конверт. Секретарь парторганизации якобы схватился за сердце, а начальник дубляжного цеха вскричал: 'Это надо обмыть, Таня!', выбежал из кабинета, но обратно не вернулся, и больше его в тот день никто не видел.
Через неделю маме дали новый дубляж - индийскую картину с постаревшим Раджем Капуром, который, в очередной раз, изображал бездомного бродягу и ночевал в бочке из-под селедки.
А через две недели в их квартиру возвратился Лешек с раздувшимся старым портфелем. На глазах его были надеты темные очки, и он напоминал кота Базилио из подросткового эпоса 'Буратино'. Позднее выяснилось, что солнцезащитные стекла прикрывали синяк под левым глазом.
- А тетя Липа где? - поинтересовался Федор.
- В планетарии, - и отчим как-то странно усмехнулся.
- Ты хоть костыли ей оставил? Или все с собой забрал?
- Послушай, бардзо! - миролюбиво сказал Лешек. - Разве не ты меня просил: 'Дядя Алеша! Вы ведь не оставите нас?'.
- Но там не было подписи, - напомнил Фет. - А просьба без подписи недействительна!
- Ну что вы, мальчики, ссоритесь? - проворковала мама. - Хотите, я вам письмо почитаю?
- 'Ваша просьба о прописке направлена в Моссовет', - процитировал Федор. - И тоже, кстати, нет подписи.
Его насторожила сговорчивость Лешека, который, разыграв мистерию 'Возвращение блудного отчима', начал напоминать кастрированного кота, - то есть ел за четверых, спал даже тогда, когда глаза его были открыты, ленился что-нибудь делать и даже не брал в туалет своего любимого Хемингуэя.
Но предположения о кастрации оказались преждевременными.
Однажды утром еще толком не проснувшийся мальчик вдруг почувствовал за спиной подозрительное движение. Он понял, что кто-то лег вместе с ним на узкую кровать, лег без спроса и разрешения с его стороны.
Голова Фета была забита теплым домашним сном и неотчетливыми образами, которые порождает ночь. Эти образы, тени и силуэты, послевкусие пережитых чувств, которые никогда не вспомнятся наяву, мешали двигаться и адекватно реагировать на возможную угрозу.
