Фет ощутил затылком тяжелосмрадное дыхание Лешека, и от него все тело впало в какой-то паралич. Руки отчима коснулись бедра, ладонь крепко сжала тазобедренную кость, и знакомый голос горячо прошептал, оставляя в ушной раковине капельки слюны:
- Малыш... Отчего все так плохо, малыш? Я же тебя люблю, малыш! И ты помоги мне, пожалей своего папочку!
Это было ново во всех отношениях. Больше всего ужалила не дубовая мужская ласка, а то, что отчим ввел в свой лексикон не употребляемое ранее обращение 'малыш'.
Фет не любил малышей. Поэтому он вскочил с кровати, как ракета, и, перепрыгнув через лежащее рядом тело, помчался на кухню.
Там он опрокинул на пол бутылку испортившегося кефира, которая неделю стояла на холодильнике. Залез в ванную и открыл воду на всю катушку. Трубы загудели, затряслись и зачавкали. Фет склонился над раковиной, чувствуя тошноту. Он обдумывал создавшееся положение.
Возвратился в комнату и, натянув на себя штаны, выбежал во двор.
Отчим, как труп, неподвижно лежал поверх одеяла. Мать и соседка были на студии.
Перед продовольственным магазином, расположенным на первом этаже их кирпичного дома, толпились озабоченные родители - они отправляли детей в первую смену пионерского лагеря.
На сегодня была назначена репетиция. Фет, ничего не соображая, вбежал в двери клуба и обнаружил в нем страсти, бьющие через край.
В партере, на первом ряду, развалился Елфимов в новеньких индийских джинсах 'Милтонс'. На его коленях картинно сидели целых две незнакомых дородных девки в стиле Рубенса, репродукции которого, взамен запрещенной порнографии, любил публиковать журнал 'Огонек'. Девки лузгали семечки и смотрели на Фета подведенными, ничего не выражающими глазами. На гипсовом черепе лысого Ленина был напялен женский берет. Под ним Бизчугумб и Рубашея настраивали гитары, повернувшись спиной к разложившемуся в моральном смысле ударнику.
- А вот и он, - хрипло сказал Елфимов, качая на правой ноге музу Рубенса. - Наш лидер!
- А как звать-то его? - спросила муза.
- А у него нет имени, - пробормотал почему-то Елфимов. - Зовите его просто 'бас-гитара'!
- Эй, бас-гитара! - проворковала девка, вытаскивая из сумочки пачку 'Плиски'. - Огоньку не найдется?
- Он не употребляет, - объяснил Елфимов. - Он еще маленький!
- Маленький! - загоготала крашеная. - Маленькая бас-гитарка!
Фет, не ответив, врубил усилитель 'УМ-50'. Звуки большого раздрызганного радиоэфира наполнили комнату.
- Будем делать новую песню, - хрипло сообщил он. - На текст М.Ю. Лермонтова.
- К-кого? - удивился Рубашея.
- Гусар был такой. Его убили по заданию царя... 'Ре минор', 'ля минор', 'фа'.
- 'Ле минол' я могу, - сразу оживился Бизчугумб, услышав про свой любимый аккорд.
В минуту жизни трудную,
теснится ль в сердце грусть,
одну молитву чудную
твержу я наизусть...
Фет взял гитару и как мог изобразил на ней свою балладу. Из-за того, что голова была забита другими вещами, он сыграл посредственно, без искры и завода, забыв к тому же текст в последней строфе.
Все притихли, скукожились. Даже девки перестали лузгать свои семечки.
- Эт-то не рок-н-ролл, - наконец подал голос Рубашея.
- А что это по-твоему?
- Советская эстрада - вот что это такое! - с отвращением сказал Елфимов.
Вдруг далекий диктор из усилителя, перекрывая помехи радиоэфира, сообщил поставленным голосом пустого чайника:
- Валерий Ободзинский. Английская песня 'Девушка'. Музыка народная, слова Онегина-Гаджикасимова.
- Во! - заорал Елфимов. - Советский рок-н-ролл! Мы опоздали!
Фет застыл, пораженный фальшивой молнией. Послышались бессмертные битловские аккорды, но сыгранные как-то не так, хуже, жиже, будто в пюре вместо молока налили холодной воды. Медоточивый голос запел по-русски, вздыхая, как оперный тенор:
Рассказать я вам хочу, как я любил когда-то,
правда, это было так давно.
Помню, брел я как-то ночью по аллее сада,
чтоб шепнуть в раскрытое окно...
И добавил почему-то по-английски:
- Герл, герл, о-о!
Взгляд Фета упал на молоток и отвертку, лежавшие около усилителя.
- Значит, у меня не рок-н-ролл? - спросил он, требуя уточнений. - А это, - он указал на невидимого, как призрак, Ободзинского, - это рок-н-ролл?
Вид лидера был страшен, и никто не посмел издать ни звука. Только безумный радиоэфир выл и постанывал в предчувствии так и не наступившего оргазма:
- Герл, герл... О-о!
- Ладно! - сказал Фет и долбанул молотком по серой металлической крышке усилителя 'УМ-50'.
Долбанул удачно - плохо завинченная крышка соскользнула вбок, обнажив тускло горевшие лампы чудо-аппарата.
- Это ж казенное! - с ужасом пробормотал Бизчугумб, очевидно, вспомнив техника-смотрителя с его страшной угрозой.
- На! - и Фет тем временем расколол лампу внутри усилителя, как раскалывают орех.
Бизчугумб бросился на безумного бас-гитариста, хотел скрутить ему руки, но был отброшен ударом ноги под бюст В.И. Ленина. Вождь мирового пролетариата покачнулся и упал со своего постамента. Голова его треснула надвое.
- Браво! - истошно заорал Елфимов и хрипло запел во всю луженую глотку: - Ши лавс ю, йе-е-е! Ши лавс ю, йе-е-е!
Фет тем временем пробил грифом гитары обшивку акустической колонки, методично проколол первый динамик, потом - второй и третий.
Для советских подмостков такой прием был внове, но в Англии практиковался уже несколько лет. В Новом Свете же вообще поджигали гитары и даже испражнялись на них прилюдно малой нуждой.
- Прекратить бардак! - вдруг властно приказал знакомый голос.
Фет отвлекся от поверженной акустики, и гриф его гитары уперся в сцену.
- Нет подпольным абортам! - проскандировал отец, сложив ладони рупором. - Тебе что, очко порвали?
- Почти, - признался его сын, тяжело дыша.
К удивлению, сверхпрочная советская аппаратура не была полностью изничтожена, Ободзинский каким-то чудом прорывался сквозь разорванный динамик, только теперь его голос напоминал писк комара:
- Герл, герл! О-о!
- Публичный дом закрывается на санобработку! - и адский Николай смачно шлепнул по заднице рубенсовской блондинки. - Сифилис и гонорею - под надежный контроль Минздрава!
- Идиот! - завизжала блондинка и, одергивая юбку, поспешила к выходу.
За ней, роняя семечки, поплелась ее подруга.
- 'Долой хоккей, долой футбол! И прочая, и прочая! Предпочитаем спорт другой, шары в штанах ворочая!' - с чувством прочел отец и назвал автора: Маяковский. Из гражданской лирики. Вот какие стихи надо петь, сынок! А ты развел канитель с Лермонтовым, тьфу!
- Ты чего? Ты зачем моих телок? - нагло попер вперед Елфимов, но был остановлен кулаком с
