то. Абсолют, вот что мучило и не давало покоя. Джон, в отличие от наивного Харрисона, так и оставшегося для всех троих младшим братом, которого можно было не принимать в расчет, конечно же, не верил ни в каких богов, потому что сам был богом, особенно тогда, когда брал в руки гитару, хлебнув перед этим виски с растворенной внутри химией. Однако он допускал вероятность, что чего-то не понимает. Время от времени Леннон примерял на себя кое-что известное всем: около суток он старался быть Христом, но поняв, что не может побороть раздражения к Полу и особенно к своей толстой Син, с которой соединился в зеленой юности, завязал с христианством. В Индии он немного побыл Буддой, не реагируя даже на кровососущих насекомых, круживших над его головой. Но и здесь его вывело из себя скотство Учителя Блаженства, и с Буддой было покончено. Сейчас же, с помощью кислоты, Джон освобождал в голове место для искомого Абсолюта, по-видимому, безличного и равнодушного ко всему. Абсолют не являлся, место оставалось вакантным, но зато слова копошились и пользовали друг друга, как могли. И этот минимум устраивал Леннона.
Он смотрел на голую спину перед собой, стараясь припомнить, что это за спина, откуда она и чья. Что-то шепнуло ему, что это, по-видимому, спина его второй жены. Тут же внутри него что-то оборвалось. Ради чего он долбил себя химией, разрушая кишечник и серое вещество, ради чего грыз горло Буге-Маке, ради того, чтобы жениться во второй раз? Не сошел ли он с ума, не бредит ли? Но он тут же успокоил сам себя.
- Это же Йоко, - прошептал Джон себе в бороду. - Она знает концептуальное искусство. А концептуальное искусство - это не такое барахло, как 'Битлз'. Это - еще хуже.
Ему было нужно, чтобы кто-то вел его вперед, как маленького мальчика. И если Буга стал отвратителен своей скаредностью и желанием подмять всех под себя, то пусть вперед ведет Йоко. А уж Джон даст понять, что это он ведет ее и все человечество к счастливым рубежам.
Леннон сел на постели и тупо поглядел на распластанное перед ним голое тело. Хотел ли он его? Нет, не хотел. А почему? Потому что сегодня ожидался тяжелый день. Трое коллег должны были приехать в его новую хату для очередной фотосъемки. Этой фотосъемке он не мог воспрепятствовать, сходящий с колес новый альбом 'Эбби Роуд' требовал визуальной поддержки, доказывающей, что битлы живы и даже могут стоять на одной лужайке, не разрывая друг друга на части. Джон согласился на съемку при условии, что она будет происходить у него под носом, не надо никуда ехать, потеть в машине и дышать поганым лондонским воздухом. Его новая хата оказалась нехилой. Поместье Титтерхерст в Аскотте, два этажа основного дома с двадцатью четырьмя окнами на фасаде, смотрящими на 400 акров земли с каналами, прудом и лесом. Все это гарантировало чистый воздух. Он купил Титтерхерст, не потратив ни копейки, на деньги 'Яблока', которое, похоже, доживало последние дни именно из-за того, что кто-то в любой момент мог взять из общака бабки и вбухать их в какие-нибудь личные 400 акров. Разве он не мог арендовать, допустим, пару комнат в городе и упиваться там концептуальным искусством? Мог. Но тогда на фоне чего они бы снимались вчетвером? На фоне голой японской задницы?
- Задрипанная задница... Днище... Задрипуха, - начал перебирать он слова. - Задрипуха-задница ехала на днище... Чушь!
- Это твои новые стихи? - раздался с постели небесный голос второй жены.
- Это так... Утренняя разминка, - пробормотал Джон, смутившись.
- Неправильно, - сказала жена, переворачиваясь на спину.
Джон подумал, что она шутит. Они были знакомы около трех лет, срок достаточный, чтобы привыкнуть к любым извивам артистического характера. А у обоих характеры были именно такие, непереносимые, склочные, это их и сблизило. Но все равно Джон вздрагивал и смущался от способности жены мгновенно оценивать ситуацию и выносить тут же строгий вердикт.
- Неправильно, - строго повторила Йоко. - Никаких задниц. Теперь нужен позитив и борьба за мир.
Черные толстые волосы до плеч были растрепаны и частично перечеркивали лицо. Из-под волос были видны два блестящих глаза.
- Я думал, тебе понравится. - Леннон встал с кровати и накинул на себя халат. - Что негативного в заднице? Не понимаю. Правда, если это задница нашего премьер-министра, тогда конечно...
- Дыши! - вдруг приказала Йоко.
Леннон глубоко вздохнул, как будто был на приеме у терапевта.
- Умри! - скомандовала жена.
Джон почувствовал приступ тошноты. Побледнев, он махнул рукой и вышел в коридор.
Необъятный дом был почти пустым, и лишь местами из него проступали вещи новых владельцев, как после наводнения и потопа начинают проступать на поверхность кусочки суши. В приоткрытой двери одной из комнат Джон увидал белый рояль и пошел на него, как привидение.
Борясь с тошнотою, открыл крышку и взял, по возможности твердо, громкий мажорный аккорд.
- Днище! - заорал он непослушным после ночи голосом. Задница-задрипа!
'Стейнвей' мощно загудел, как гудят канализационные трубы. Леннону неожиданно понравилось. В голове пронеслось, что если бы рядом сейчас находился Пол, то он бы тут же сделал из этой глупости конфетку.
'И убил бы на корню, - оборвал тревожную мысль Леннон. - Причесанная задница, что может быть гаже?'
Он до конца не понимал причину их раздора. Были финансовые разногласия, было соперничество, это точно, но что еще?
'Буга не хочет бороться за мир!' - наконец-то нашел корень конфликта Джон.
Это был весомый аргумент. Обыватель, каким, безусловно, являлся Пол, хотел всю жизнь сидеть в музыкальной студии номер 2 и сочинять свои шлягеры, а на мироздание ему было наплевать.
Леннон боялся задать себе вопрос, каким образом его внутренняя тяга к деструкции и разбою может совмещаться с борьбой за мир, но жена сказала, что сейчас нужно бороться за мир, и он поверил. В этом хотя бы было какое-то разнообразие, а пролетарский марш, в конце концов, не слишком отличается от рок- н-ролльного квадрата.
- Такая же лажа! - сказал сам себе Леннон, но прикусил язык.
Ему понравилось его 'днище', которое он прикинул на 'Стейнвее', понравилось именно своей бескорыстностью и полной глупостью. Запомнив аккорды, он открыл жалюзи и выглянул в окно.
Широкое каменное крыльцо и лестница, уходящая вниз, к лужайке и газону. Выцветшая короткостриженная трава, напоминающая об августе. Чайные розы на длинных стеблях и вдалеке - столетние дубы, за которыми синеет рукотворное озеро. По лужайке идет шофер Энтони, толкая в спину...
Леннон протер халатом свои круглые очки с затемненными стеклами и вновь нахлобучил их на сухощавый, как у птицы, нос.
В самом деле, Энтони шел не один. Он толкал в спину какого-то юного паренька в овчинном зипуне со свалявшимися черными волосами и в странных хлопчатобумажных штанах неопределенного цвета. Не джинсы, не брюки, а черт знает что.
- Наркот, - сразу же понял Джон. - Даже в Аскотте от них нельзя укрыться!
Переезжая в пригород для богатых, он тешил себя мыслью, что опухшие фанаты-люмпены с глазами, подернутыми ряской, нескоро его найдут. И этот, видимо, был первый, кто раскусил хитрый план и явился в Титтерхерст во всем своем великолепии - зипуне с мороза и черт его знает в каких хлопчатобумажных штанах.
'На что он рассчитывает? - подумал Леннон. - Что я предстану перед ним подобно грому и молнии?'
Ему вдруг очень захотелось предстать если не молнией, то хотя бы ветром. Вообще-то на подобные аттракционы был горазд Буга-Мака, - тому ничего не стоило подойти к обалдевшему поклоннику, пожать ему руку и отрекомендоваться: 'Стейнвей!'. Леннон же считал такие шутки дешевым популизмом и сам предпочитал смотреть на мир из-за стекла своего двухместного 'роллс-ройса'. Но коли они с Йоко решили бороться за мир, то почему бы не выйти к народу и не сказать ему все как есть, про мир, про то, что наркотики принимать вредно, а носить такие грязно-синие штаны позорно?
'Спортсмены такие носят! - пришло в голову. - Это же тренировочные штаны!'
