из Пошехонья. А у меня дом-то на дороге. Подъезжает. 'Ну, чего сидишь у окошка, как чувырла?' А я: 'Своя изба, где хочу - тут и сяду'. - 'Ладно, давай чаю-то грей'. Согрею чаю. Заходит. 'Ну что? Поди тебе валенки надо?' - 'Так ведь надо, да у меня ни денег, ни шерсти. Чего мне тут спрашивать?' - 'Я у тебя ни денег не прошу, ни шерсти. Я тебя спрашиваю: валенки нужны или нет?' - 'Так ведь надо, конечно'. - 'Так и говори: надо'. Ладно. Чаю напьется. 'Ну, сегодня ко мне не ходи и завтра не ходи, а послезавтра приходи. У меня жену попаришь да полы вымоешь'. Вот и все, больше ничего не скажет. На третий день надо идти в Колодино. Приду. А мне валенки выбраны и ребятишкам выбраны. Дочка уж отобрала. Ну, вот полы вымою, выпарю его жену - она у него больная была. Все сделаю. 'Ну, погоди, - скажет, - не торопись еще. В огород сходи, погляди, чего там как'. В огород схожу, все там сделаю. 'Вот тебе и валенки. А ведь тебе поди и варежки нужны - выбирай шерсти'. А у него шерсть-то всякая... 'Что мало берешь?' - 'Да я ведь знаю, сколько на варежки надо'. - 'А я сказал: мало!' Наберет шерсти с килограмм. 'И мне, скажет, - варежки свяжешь. Чтоб вот эти места широкие, чтобы надевались на рукав'. Ладно. Свяжу. А он и за это опять заплатит... Или вот керосин. А тогда не было керосину-то. Как вот едут деревней, нигде огоньков нет. А у Шуры все маленький огонек. А я все сижу - то вяжу, то еще чего - надо все делать-то. А потом у меня стал и керосин. Как стал ездить Овчинников за товаром-то. Это - из леспромхоза. Снял он квартиру рабочим - тут кормить. Тридцать километров от Носова да тридцать еще. А тут остановка... У Ивана Ивановича сняли напротив меня. А сам-то Овчинников все ко мне. Денег-то везет мешок. Как приходит: 'Ну, отворяй ворота'. Это у шкафа, у меня. Ставит туда мешок с деньгами. 'И чаем меня пой'. А я: 'А дедушка Иван не осердится?' - 'Я сказал: меня чаем пой!' А огня у меня нет. Я пузырек зажгу эдакой - масла принесу от Спаса. Он говорит: 'Это с таким-то светом?' Говорю: 'Да нету у меня'. - 'Ах, вот что... Последний день сегодня так живешь. Завтра у тебя будет свет. Василий Петрович будет тебе каждую неделю завозить литр керосину'. А я говорю: 'Да у меня и лампы-то нет'... Василий Петрович приехал и лампу привез, стекло запасное привез. И керосину. Ни у кого нет, а я как богачка живу. Нас Тятя так учил: 'Нищим никому не отказывайте, всех пускайте. Кусок-то многие подадут, а вот ночевать не пустят'... И вот в жизни моей я ни одному нищему не отказала. Какие только у меня не были - и вшивые, и больные, по семнадцать человек у меня ночевало... И на лесозаготовку гонят - всё нашей деревней. Гонят их в такую даль, и никто наши деревенские их не пускают. 'Вон, - говорят, - Шура там живет, она всех пускает'... Которые послабее, на печку полезайте, а этим я маленькую печку затоплю... Или лен, трясву везут нашей деревней сдавать. Заготовки. На коровах везут - война. И эти ночуют. А еще у меня рязанцы ночевали. Они на лесозаготовки приехали, семьями. И поселили их у нас в монастыре, в Сохоти. Весь почти монастырь рязанцы заняли. Они зимой приехали - сена нет, а коров своих привезли. Они все и ездили покупать сено-то. На санках, сами их везут - лошадей не было. По шесть пудов накладут и везут. Бывало, санок по семь, по восемь стоит у меня у дома-то. Ведь в Михееве никто ночевать не пустит. Все ко мне... А я: 'Ночевайте. Хлеба у меня нет. А похлебкой накормлю вас'. Сварю щей - у меня опенок много насушено, да и грибов. Кислица есть. Котел у меня полуведерный. Печка маленькая посреди полу стоит. Она чугунная, расколотая. Так я кирпичами обставила. Сварится похлебка. 'Ой, милая, да как хорошо...' Ночуют и поедут. А потом они какие хорошие. На праздники они ко Спасу на Водогу все идут ведь молиться - больше уж церквей не осталось. Как обратно идут, заходят ко мне. Чего-нибудь да несут. То конфет, то хлеба несут буханку. А я к ним тоже ездила: половики продавать да постели - я за зиму-то натку. Приду к ним в Сохоть. 'Сиди, - скажут, - устала с дороги'. Сами унесут. Утром несут денежки. Как услышат 'Тетя Шура приехала из Михеева'. Бегут человек пять прибегут. Они и очень верующие. Они мне говорили, что на месте-то, где собор наш стоял, - пение слышали. И много раз слышали... Все и мужики у них верующие. А у меня еще сосед - Григорий Иванович Калинин. Этот говорит 'Ты пошто всех пускаешь? Ведь захвораешь, заразишься от них. Мы тебя лечить не будем. Так в дому тебя вместе с заразой и сожжем'. А я: 'Это уж как Бoгy будет угодно'. А видишь ты, я не заболела-то, а он. Да и люто, так что помер. А без меня и похоронить его не могли. Не идут мужики гроб делать - он надосожал всем. Он был тайный агент. Про него говорили: 'Там собака есть черная. Потихоньку лает, а люто кусает'. А как помер, так родня не знает, что и делать, - нет гроба. Я говорю: 'Ну, уж не без гроба хоронить. Погодите, я к Гусеву схожу в Зубариху'. Пришла. Говорю: 'Василий Матвеич, пожалуйста, сделайте гроб Григорию Ивановичу'. - 'Ну, к такой матери! Стоит он гроба!' А я говорю: 'Жена заплатит. У ней деньги есть'. 'Пятьдесят рублей заплатит, так сделаю'. - 'Да заплатит, только делай, пожалуйста. Уж я тебя прошу!' Ну ладно, он сделал гроб. Теперь могилу никто из мужиков копать не идет - сестра копала. А он ее бил люто - зубы ей вышиб. Вот она закопала могилу, да притоптывает: 'Не придешь больше ко мне! Зубы не вышибешь!' Затаптывает да приговаривает. Я ей: 'Мария, кончи разговаривать здесь. Ты чего делаешь-то?' - 'Я дело говорю. Больше не придет - зубы не выбьет'... Я ведь пятнадцати годов из дома в монастырь ушла, а оттуда с родины ко мне нищие идут и всем я - 'наша Шура': 'Где тут наша Шура живет?' От Богослова нищая идет - 'наша', из Коробова идут - все 'наша'. А где я их видела, когда? Одна приходит с парнишком, уж ему седьмой год. А сама-то большая, красивая. И вся в лохмотьях. Пришла ко мне: 'Где наша-то Шура?' - 'Какая - 'наша''?' - 'А вот из Янго-саря'. Говорю: 'Это я'. - 'Ой, так я ночевать к тебе пришла'. - 'Ночуй', - говорю. 'Я с пареньком'. - 'Ночуй и с пареньком'. Стали чай пить. Я подала свеклы к чаю - сладости-то не было. Она: 'А конфет?' - 'У меня, - говорю, - никогда конфет нету. Вот, - говорю, - щей похлебай. А хлеба нету'. - 'Ладно, говорит, - завтра я обойду деревню-то. Насобираю, так, может, наемся'. Легли спать. Ночью, слышу, он титьку сосет. Я ей: 'Ты что - обалдела?!' 'Нет, - говорит, - я его кормлю'. Шляется, вот и кормит. Утром пошла собирать. А то еще от Богослова одна пришла. Тоже к 'нашей Шуре' ночевать, утром говорит 'Тетя Шура, не надо ли кому попрясть?' Ей лет тридцать было. Моя соседка ее наняла да кормила, а она ей и пасмы за целый день не напряла. Какая это пряха?! А она пришла, я аккурат захворала. 'Ой, говорю, - Наташка, у тебя поди вши?' - 'Да, и много, тетя Шура'. - 'Да я вот захворала, я бы у тебя их всех выгнала'. А утром я и встать не могу, печку-то топить. Заболела люто. Я говорю: 'Свари щей. Вот капуста, вот чугунок', - все указала ей. А она только затопила печку - дым-то валит тут и поставила. Варить-то. В дыму-то. И грибы-то не помыла, эдаких-то щей наварила.. Горькие. Ребятишки хлебать не стали. Я их потом все пугала: 'Вот заболею, а нищая придет, вам щей наварит'. А у нас в Михееве престольный был праздник Знаменье, двадцать шестого ноября по-старому. И пришла ко мне сестра Прасковья с зятем с нашим, с Лидушкиным мужем. 'Ну, вот, - говорю, гости пришли. А у меня для праздника ничего и нет. Пиво, правда, есть'. Пиво я хорошее варила, у нас Тятя настоящий пивовар был. 'Хлеб, - говорю, мягкий. Грибы соленые'. - 'Ой, - говорят, - так и больно хорошо'. Я им хлеба нарезала, котелок им пива поставила - пейте. Уж и чаем не буду поить - нет у меня никакой сладости. Ничего нету. 'Ладно, - говорю, - подождите. Может, и придут сегодня ко мне. Жду, да не знаю...' А у меня шесть одеял выстегано. Лежат. И она мне тоже принесла одеяло стегать - Прасковья. 'Ладно, - говорю им, - ложитесь спать'. А я стала ей одеяло стегать - пока они гостят, надо выстегать. Только они у меня засыпать стали, у калитки стукаются. Еще у меня и муки нет. 'Тетя Шура, бери муку! - соседка. - Из-за твоей муки и мне дедушка Иван смолол, кабы не тебе, он бы мне и молоть не стал'. - 'Ну, - говорю, - теперь пирогов напеку'. Сходила к бабушке Татьяне через дорогу, принесла молока кринку. Все. Растворила пирогов. Опять стегаю. Стукаются опять, в двенадцатом часу. Володя едет, сосед тоже. Везет товар в Носове. Варя, жена его, бежит ко мне, стукается: 'Тетя Шура, на конфет. Володя привез, велел тебе подать. Полкило конфет'. - 'Ну, - говорю, - праздник есть. И чай есть, и пироги есть'. А зять Иван лежит, все поглядывает. Утром Алексеевна идет - она хлебы пекет на магазин - каравай хлеба несет. 'У тебя, - говорит, - гости пришли, заходили в магазин'. 'Да, - говорю, - пришли'. - 'Вот тебе, - говорит, - пол- литра самогонки. Вот тебе два стакана'. Думает, у меня и посуды нет. 'Да, - я говорю, - у меня посуда-то есть'. - 'Ну, принесла, так не принесу обратно. Гостей угости'... Я говорю: 'Ну, Иван, праздник на все сто!' - 'Чего, крестная?' соскочил, 'Самогонки, - говорю, - пол-литра принесли!' - 'Ну, крестная, я гляжу - тебе хорошо жить!' - 'Так заработай, и тебе принесут. Ведь мне не так несут. Вставай, - говорю, - Параня, картошку чисть - рыба свежая есть. (Володя привез мне и рыбы.) Пожарим картошки с рыбой, да рыбников напеку'... Идет Анна Александровна, соседка: 'Шура, выручи. Дай мне хоть двух половиков. Приехал брат из Рыбинска, а ни постельки, ни одеяльца'. А я: 'Так вот и постель возьми. Из Рыбинска гость, что уж половики-то. На вот и одеяло дам'... И эта несет поллитра самогонки. Я гляжу - ну и богато, ну и хорошо. Сели чай пить, а Иван: 'Ну, крестная, тебе и живется!' - 'А ты спроси, - говорю, - крестная ночи спит ли?' Мне сын Коля, покойник, все говорил, бывало: 'Мама, ведь это удивительно, как ты сама с голоду не умерла, да и нас с Женькой не уморила. Ведь мы и полуоколеватины не едали...'
Январь, 1986 г.
Петрово
ГОЛОВАН ТОЛСТОГОЛОВЫЙ
Тятя наш после отца остался годовой. А сиротой круглой остался шестнадцати лет. На одном году у него было три покойника - брат, сестра и мать. Два года он жил один. Опекуны у него были - дедушка Илья, сосед тут, он по свойству, только дальняя
