- Вы забываетесь, Пьер! - воскликнула Елена Прекрасная. - Этот человек здесь совершенно ни при чем, - Нелли вполне овладела собой и, кажется, готова была ринуться в бой, только я не понял еще, кого она защищала.
- Позвольте, - я взял из рук Пьера любовное письмецо и поднес к глазам.
- Не смейте! - прошипела Нелли и осмотрелась по сторонам. Пока скандал еще не привлек внимания зрителей, и женщина слегка успокоилась.
Невзирая на пртесты Орловой, я все-таки прочел злосчастное 'бильеду', как того требовали интересы дела, и заключил, что оно было написано рукою господина Радевича, в котором тот, в соответствии с моими предположениями, и условился о в стрече с Нелли. В письме упоминалось, что ее 'глупый муж', а им, как я догадывался, и был взбешенный Пьер, терпеть не может оперные спектакли.
Однако огромного труда мне стоило не рассмеяться вслух, меня ведь приняли за Радевича, которого я так безрезультатно разыскивал. А он, похоже, и не собирался появляться в опере, а, просчитав наперед несколько ходов, ловко подстроил эту неприятную ситуацию, воспользовавшись доверием любовницы и ее легковерного мужа. Тем более что о легкомыслии Елены в петербургском свете с некоторых пор поползли отвратительные слухи.
Письмо, конечно, было без подписи, но в имении Радевича я видел записи, сделанные им собственноручно в расходных книгах, показанных мне Варенькой. Я не мог утверждать наверняка, но все же авторский почерк показался мне знакомым.
Со слов Лунева мне довелось узнать, что бедная Нелли, болея, звала не Якова, а Родиона, и муж об этом знал. Но ревность, судя по всему, затмила Пьеру воспаленный разум.
Он выпалил:
- Стреляться завтра же, - и вырвал у меня из рук компрометирующее послание. - Ждите секундантов! - Я и возразить ничего не успел, как Орлов выскочил из ложи как ошпаренный.
- Ну и ну! - только и сумел я пробормотать полушепотом.
- И откуда вы взялись на мою голову? - всхлипнула Нелли.
Я понял, что предсказания Миры начинают сбываться, башня вот-вот была готова обрушиться! А неуловимый Радевич снова выскользнул у меня из рук вместе с сокровищами. Только дуэли мне не хватало, вот не было печали!
Блистательнейшей арией итальянской актрисы на сцене Каменного театра завершился первый акт оперы Керубини, и я вернулся в собственную ложу по алому ковру партера.
- Уже? - осведомилась индианка с видом пророчицы. Мне показалось, что и Рябинин начал догадываться, о чем она спрашивает.
Мы вернулись домой довольно поздно, смешавшись с вереницей карет. В каретное окно я разглядывал неяркие фонари и дремавшие тихие улицы сонного Петербурга. Закралась предательская мысль: 'А не мне ли выпала смерть'? Я не гнал ее прочь, заставляя себя блюсти седьмую заповедь. В конечном итоге, смерть всегда понималась мной как возрождение и освобождение из пылающего вулкана земных страстей. Смерть - это посвящение! Бессмертие человеческой души узрели масоны сквозь тьму похоронного склепа. Только, да простит мне Господь сей грех, до чего же я люблю эту самую тленную жизнь и просто так от нее отказаться не собираюсь!
'И Таня ее любила'! - эхом отозвалось в моем сознании.
Рябинин уехал домой, предложив мне себя в качестве секунданта, Мира ушла к себе в спальню, а я забежал в кабинет обновить свой заброшенный дневник. Иногда меня посещала мысль, что я был плохим масоном. Никогда не видать мне высших орденских степеней. Я зажег фонарик, и тьма в моей келье со сводчатым потолком рассеялась. На жестком диване дремал Кинрю, он мирно посапывал, словно ребенок. Еще никогда не доводилось мне видеть японца таким беззащитным. Впрочем, я подозревал, что впечатление это обманчиво. Не раз приходилось мне убеждаться, что кто-кто, а мой золотой дракон за себя всегда постоит, была бы только нужда!
В смуглых, оливковых руках Кинрю сжимал неброский медальон в виде сердечка. Цепочка к нему, однако, выглядела золотой. Эта вещица, признаться, меня сильно заинтриговала, и я попробовал потихоньку извлечь ее из цепких пальцев Кинрю до того, как он успеет проснуться и рассказать мне, к чему привела его слежка за особняком Радевича.
Но планам моим не суждено было сбыться, японец открыл глаза, как только я потянулся к нему. Мне показалось, что он и вовсе не спал, настолько сосредоточенным и колючим был его взгляд.
Кинрю спрятал медальон у себя на груди, и я не осмелился его расспросить об этой вещице.
- Я видел Радевича, - первым нарушил молание Кинрю. - Я сразу его узнал! Но этот гад сумел-таки от меня улизнуть! - он хлопнул себя ладонью по бедру. - Вылитый, -добавил японец. - Точно на портрете!
- Почему ты не послал за мной? - спросил я разочарованно. Башня продолжала рушиться, посыпались кирпичи.
- Не было времени, - Кинрю не оправдывался, а с чувством собственного достоинства детально отвечал на вопросы. - Я мчался за ним в вашей повозке, сам будучи за извозчика. Но кучер Радевича оказался искуснее, - досадливо добавил японец. - Ему словно сам дъявол помогает, - сокрушался он. Оторвался от меня в районе Фонтанки, сдается мне, больше Радевич в Полторацком переулке не появится, - заключил Кинрю без тени сомнения. Оставалось признать, что я вновь нахожусь у разбитого корыта. Но я решил пока не задумываться о дальнейшем, все же завтра дуэль. Кто знает, чем дело обернется?! Хотя, должен сказать без ложной скромности, стрелком я всегда был что надо!
Наконец я осмелился полюбопытствовать:
- Чей это медальон ты прячешь у себя на груди? Не хочешь - не отвечай, - поспешно добавил я и развел руками.
Кинрю помолчал немного, а потом проговорил, с нежностью:
- Варенькин.
Значит, мои подозрения подтвердились, попался-таки японец. Однако я сомневался, что Варвара Николаевна ответит ему взаимностью.
- Как она? - спросил он с тревогой в голосе. - Вы ее не навещали в Михайловском?
- Нет, - я отрицательно покачал головой. - Не навещал. Но я уверен, что с ней все будет в порядке, - заверил я его. - Положись на Божену Феликсовну. - А потом спросил: - Медальон-то тебе она подарила?
Мой самурай кивнул, полез за пазуху и достал сердечко, а затем протянул его мне. Я взял в руки медальон, приоткрыл крышечку и увидел спокойное лицо Варвары Николаевны, искусно запечатленное каким-то художником.
- Хороша? - спросил Кинрю.
- Хороша! - согласился я.
В дверь постучали, я позволил войти. Перепуганный лакей известил меня, что пришли секунданты от господина Орлова.
- Господи! - взмолился я. - Это на ночь-то глядя?
Кинрю удивленно поднял глаза.
- Это что еще за новости? - осведомился он.
Я невозмутимо ответил:
- Пьер Орлов окончательно лишился рассудка.
VIII
Поединок был назначен на час следующего дня. В семь утра я послал своего человека известить Лунева и Рябинина. Где-то минут через двадцать-сорок к моему дому подъехал экипаж, и в холл буквально вбежал Алешка.
- Яков, ты спятил? - завопил он с порога. - С твоим-то здоровьем?! Надумал! Стреляться?! Плечо-то еще не зажило! Или это бред лихорадочный?!
- К сожалению, Яков Андреевич находится в ясном уме и твердой памяти, - вздохнул Кинрю. - Только его дела, - он сделал многозначительную паузу, - день ото дня становятся все утомительнее.
Лунев прекратил негодовать и решил заняться полезным делом.
- Сними рубашку, - скомандовал он мне не терпящим возражений тоном. Я раной твоей займусь, - Алешка имел небольшое представление о том, чем мне приходилось заниматься. Но в учение вольных каменьщиков не верил, хотя и охотно помогал мне по дружбе. О Кутузове Лунев отзывался принебрежительно, не испытывая к его положению абсолютно никакого почтения. Я подозревал, что мой
