Дорогие товарищи!
В первых строках моего письма разрешите поже-
лать вам доброго здоровья, долгих, долгих лет жизни.
Прежде всего разрешите мне описать вам, кто я та-
кой. Досрочно уволенный в запас старшина Макаров
Василий Васильевич, будучи привыкшим к армей-
ской дисциплине и уставам пехотно-полевой и ар-
тиллерийской служб, я в личной жизни руководство-
вался указаниями нашей печати. Согласно указаниям
нашей печати читал медицинские журналы и спра-
вочники. С целью сохранения здоровья и долгих лет
жизни я три года согласно указаниям медицинских
журналов не ел яиц и масла. Потом оказалось, что это
ошибка, не нужно есть мяса. С целью сохранения здо-
ровья и долгих лет жизни я два года не ел мяса, но,
оказалось, что это ошибка, нужно есть меньше хлеба
и больше двигаться. Я перестал есть хлеб и больше
двигался.
Пишу из больницы. Я и мои товарищи лежачие про-
сим вас исполнить чего-нибудь веселого по заявкам
жертв печати.
Желаем вам крепкого здоровья и долгих лет жизни.
С молодежным приветом группа дистрофиков.
Глубокоуважаемый, не помню, как вас.
Почему вы ничего не говорите о футболе? А в этом
году это самый важный вопрос. Мне семьдесят два го-
да. Я часто выступаю перед молодежью с воспоминани-
ями «Как это было?». Мне есть что вспомнить. Я играл
на заре. Тогда футбол только зарождался, и мы, старые
футболисты, зарождали его.
Помню грозные годы двадцатые или десятые. По-
мню, мы выбегаем на такое огромное поле, посреди тра-
ва, вокруг люди, не знаю, как сейчас, раньше это называ-
ли стадион. Помню, сзади наши ворота. Впереди, помню,
тоже ворота, чьи — не помню. Турки, помню, в трусах,
мы в чем — не помню. И тут свистнул тот тип, не знаю,
как сейчас, раньше его судьей называли. Помню, мы по-
бежали, не помню куда. Прибегаем — никого. Поворачи-
ваем обратно. Бежим. Стадион ревет. Прибегаем — ни-
кого. Помню, победили, не помню кого. Да. Главным для
теперешней молодежи должны стать воспоминания ста-
рых футболистов. Нам же есть что вспомнить.
Или, помню, играли с англичанами. Время грозное,
30-е или 15-е годы. Ажиотаж! Стадион ревет! Шведов
тучи! Они, как сейчас помню, в клетку, мы в линейку.
Выбегаю в центр. Слева от меня, помню, левые, справа,
помню, прав… нет, не скажу, боюсь ошибиться. Опять
этот тип свистнул. Народ, помню, закричал. Почему же
они закричали? Не помню. Помню, все на меня пошли.
Я поворачиваюсь и с моста головой. Потом — на ло-
шадь и огородами, огородами ушел к Котовскому.
А, это я уже о другом. А я о чем говорил? О футболе?
Почему я говорил о футболе? Нет, почему я вообще за-
говорил о футболе?.. Чемпионат? Где?.. В Лондоне?
Когда?.. Летом? А я как здесь оказался? Ну? А что
у меня было в руках?.. А куда я иду, я не писал? Помню,
я спешил, не помню куда. На вокзал? Вспомнил! Бегу!
Подождите, а на какой вокзал, я не говорил? А о чем
я говорил?.. О футболе. Почему?.. Чемпионат? Где?..
В Лондоне… Это интересно. Вы знаете, я сам играл
в футбол. Вы бы меня спросили… Слава богу, память
у меня хорошая, светлая память.
Ну, до свиданья, доченька.
У Ромочки была сыпь, но все прошло.
Целую, дедушка.
Монолог искреннего человека
Из спектакля Московского театра миниатюр
«Когда мы отдыхали…»
Разве тунеядец тот, кто нигде не числится и ничего
не получает? Это безвредный человек. Тунеядец тот,
что числится, получает сто пятьдесят рублей и нигде не
работает…
Хочешь у нас работать — великолепная работа, ни-
чего не надо делать, народу набегает. А здесь, мои ми-
лые, работать надо и все увольняются. Все спрашива-
ют: как твои дела? Это значит, как квартира, мебель,
прописка… Никто не спрашивает, что ты делаешь на ра-
боте. Если у человека настоящая работа — жизнь идет
от машины к машине, от книги к книге… А сколько лет
прошло между ними, не все ли равно. Но так хуже: так
жизнь идет быстро… А у нас, в конторе, она тянется хо-
рошо, медленно.
Зубами бы стрелки переводил, чтоб день кончился,
а он не кончается, не кончается. И до отпуска время тя-
нется, тянется. И до пенсии тянется, тянется!
Человек летит на работу, убивается в трамвае, куба-
