трудом успевал за ним. Совсем неожиданно они наткнулись на след гусеничного трактора и саней. В черте заповедника?!
Александр хотел было сразу пойти по следу, который спускался в долину, чтобы проверить, откуда трактор и зачем приходил в эту глухомань. Но Архыз исчез, долго не отзывался, а когда появился, то с находкой: в зубах у него моталась серая тряпка.
- Что такое? - Молчанов осторожно взял находку, брезгливо развернул. Кусок брезента. А у кармана большая черная пуговица, которую он сам когда-то пришил, чтобы пристегивать клапан, если в карман положена интересная гусеница, бабочка или живой полчок. Остатки его плаща? Того самого, который таинственным образом украден из сеней лесникова дома? Вот так находка! В самом глухом месте, вдали от Семеновского кордона. Странно...
- А ну, Архыз, веди, показывай, - приказал он и через пять минут в кустах увидел целую кучу таких тряпок. Вот он, плащ, вот она, куртка! Вернее, куски одежды, порванной сильной, когтистой лапой. Человеку такое занятие непосильно, да и кому нужно - сидеть и рвать толстый брезент! Очевидно, это сделано медведем. Старые следы вокруг принадлежали Лобику - у кого же еще такая громадная лапа! Но Лобик не может рвать одежду Молчанова; он знает эту одежду и ее запах, только безумие способно толкнуть Одноухого на подобный шаг...
Новая загадка, которую нужно отгадать.
И еще этот странный трактор. Вот сюда он подтащил сани, здесь разворачивался, сдавал назад. Полозья ткнулись в откос, камни и глина осыпались. Ничего не срублено, вокруг ничего не взято в лесу. Игрушки играли? С этого места сани повезли назад, к речке. Совершенно непонятные выкрутасы. Пьяные, что ли?
Архыз вынюхивал каждый метр земли. Дважды останавливаясь у сваленной бурей осины, он тихо рычал, и шерсть на его спине приподнималась. Кто из ненавистных ему сидел на этой колоде? Вот и окурок в траве. По окурку ничего не восстановишь.
- Идем, - сказал Молчанов собаке, и они двинулись следом за трактором в сторону южной границы заповедника.
След привел к старой дороге на усадьбу чайного совхоза. Через час или полтора Молчанов стоял во дворе механических мастерских этого совхоза и оглядывался вокруг с видом комиссара Мегрэ, выследившего преступника. В углу двора сиротливо стояли сани. Те самые.
Подошел механик.
- Вот на этих санях, - сказал Молчанов, - кто-то таскался в заповедник.
- Было такое дело! - Механик улыбнулся. - Медведя ловить ездили. А кто приказал - не скажу. По-моему, ваши тут были, с директором договаривались.
- Поймали медведя?
- А как же!
- Вы сами видели?
- Вот как вас вижу. На санях клетка, значит, железная, а в ней здоровущий медведь. Весь совхоз сбежался смотреть.
- Куда увезли его? - Сердце Молчанова готово было выскочить, так волновался он. Ведь речь шла о Лобике! Теперь он не сомневался, что Лобик в беде.
- Припоминаю, разговор шел об отдельном лесничестве. Ну, где самшитовая роща. Там, значит, решили зоопарк открыть. Кран пригнали, клетку перегрузили и быстренько уехали. В лежку лежал тот медведь. И не поднялся, не глянул.
- Кто-нибудь сопровождал его?
- Лесники были, я их не знаю.
Попутная машина нашлась не сразу, но нашлась. Молчанов подсадил в кузов Архыза, запрыгнул сам и поехал в сторону города-курорта. Чтобы избежать неприятностей с Архызом в автобусе, он сунул шоферу трояк и упросил довезти прямо до отдельного лесничества.
Уже вечерело, когда он выпрыгнул из кузова полуторки, чуть-чуть не доехав до конторы лесничества. Постоял на дороге, размышляя - зайти ему в контору или нет. Не зашел, а, покрепче намотав на руку поводок, двинулся по узенькому асфальту в гору, откуда группами шли последние экскурсанты, оживленно делившиеся впечатлениями от всего только что увиденного.
Калитку в тисо-самшитовую рощу закрывали около семи.
Не доходя до нее, Молчанов свернул правее, обошел низом домик музея и обслуги, продрался сквозь густой ежевичник и очутился на берегу реки, куда примыкала роща. Здесь они посидели с Архызом, дождались полной темноты и только тогда поднялись по опустевшим дорожкам к главному входу в парк, где стояла железная клетка с медведем.
Электрическая лампочка на столбе желто и тускло освещала будку контролера у входа и клетку. Служанка поставила медведю ведро с вечерней едой, заперла дверку и ушла. Никого во всей роще.
Молчанов приблизился. Темная туша медведя лежала головой к лесу, как раз откуда он шел. Архыз вильнул хвостом. Александр вгляделся: одно ухо зверя сторожко следило за новыми пришельцами. Сомнения исчезли. Это Лобик. Виноватая улыбка раздвинула губы Молчанова. Что же ты, Одноухий, не двинешься, не проявишь себя? Или не рад, что мы пришли к тебе, друг?..
- Лобик, - тихо произнес он. - Ты ли это? Не узнаешь? Смотри, и Архыз со мной, вот он, Архыз, видишь? Встань, подойди к нам. Ну, поднимись же, мы пришли помочь тебе...
В тусклом свете блеснули глаза медведя. Что выражали они - сказать невозможно.
Молчанов ждал. Прошла минута-другая.
Большой, грузный зверь приподнялся, отвел глаза, так и не взглянув на Человека с собакой, повернулся и лег мордой к дороге, где днем толпились ненавистные ему люди.
Движение это не нуждалось в оценке. Не хочу видеть!
Александр Егорович тяжело вздохнул. Не ожидал. Он сел на землю около клетки и закрыл лицо ладонями. Что можно сделать с живым существом!..
4
'Тоскуй не тоскуй, а есть-то надо...'
В словах женщины, которая кормила медведя в клетке, была несложная жизненная истина, проверенная многими поколениями.
Первые два дня Лобик ничего не ел и не испытывал желания есть, хотя в углу клетки все время стояло ведерко с похлебкой, а на полу, часто возле самого носа, лежали куски хлеба, пряники, конфеты. Это старались сердобольные посетители самшитовой рощи. И каждый раз удивлялись, почему медведь не подбирает. Другие так сами клянчат. Видно, больной, вот и не ест. Поправится, тогда - с удовольствием.
Лобик на самом деле был нездоров. Его болезнь врачи могли бы отнести к разряду душевных. Все у него было в норме, только жить не хотелось. И это была самая тяжелая болезнь. Жить не хотелось...
Отделенный от леса, от свободы железными прутьями, постоянно окруженный любопытными туристами, пленник всецело ушел в себя. Не только решетка, но и воздвигнутая им самим глухая стена безразличия, равнодушия, тоски отделила его от остального мира. Вскоре он забыл детали пленения, лица лесников, так коварно заманивших его в клетку, но все случившееся постоянно связывалось в сознании с запахом Человека и собаки, предавших его.
Ушла свобода, а с ней ушла и жизнь. На что она?
Рухнуло доверие, с таким трудом выросшее за этот год.
Ничего не осталось.
Лобик не ел и не вставал. Лишь когда ночь спускалась на рощу и горы, когда смолкал гул близкого города и пустели дорожки в самой роще, он позволял себе встать на ослабевшие лапы и начинал осторожно ходить вдоль четырех стенок своей тюрьмы. Он в сотый раз исследовал каждый уголок клетки, трогал один за другим прутья, ковырял пол. Становился на задние лапы и проверял прочность потолочной решетки. Вдруг что-нибудь ослабело за день, порвалось, согнулось, исчезло?..
Однажды под утро, уставши от исследований, он остановился над ведерком, опустил морду и сухим, отвыкшим от пищи языком лизнул холодную похлебку. Вкус ее показался незнакомым и поначалу не привлек. Но уже через пять минут рот наполнился слюной, и он впервые за дни пленения ощутил желание поесть.
