поженились, он впервые поднял на меня руку.
Сабирова не очень поверила словам Мехринисы, хотя Мехриниса вроде бы мало походила на женщин, умеющих хитрить.
—Почему же тогда вы довольны? Неужели приятно получать от мужа затрещины?
—Все это Икбал-сатанг натворила. Если б я не проболталась этой пройдохе, не пришлось бы обманывать и мужа. Вот теперь получила по заслугам. И знаете, словно гора свалилась с плеч. Легче стало на душе.
Мехриниса и в самом деле немного повеселела, но посматривала на дверь с беспокойством.
—А муж-то ушел, что ли? Как он рассердился! — вздохнула она.
И тут вошел Махкам-ака. Сабирова сделала вид, что ничего не произошло, и любезно предложила кузнецу чаю. Затем она вернулась к прежнему разговору:
—Разыскиваем Салтанат. Всюду сообщили об ее исчезновении. Может, еще и найдем. О девушке, кстати, никто не отзывался плохо. По общему мнению, вела она себя всегда хорошо и с достоинством.
—Нет, нет, она неплохая,— взволнованно подтвердила Мехриниса.
—Ну вот, тем более. Теперь я хочу поговорить с вами о другом. Мать Салтанат тяжело больна. Лежала в больнице. Кажется, ее уже привезли? — Сабирова посмотрела на Мехринису.
—Да, вроде уже неделя, как она дома. Старшая сестра за ней ухаживает. Сама-то я не смогла навестить ее...— Мехриниса виновато опустила глаза.
—А неплохо бы вам навестить ее. Ведь...
—Зайду к ней, миленькая.— Мехриниса была готова хоть сейчас отправиться к матери Салтанат.
—Пришла беда, открывай ворота. Так и у Кандалат- биби,— тяжело вздохнула Сабирова.
—А что? — насторожился Махкам-ака.
Мехриниса лишь испуганно уставилась на лейтенанта.
—Погиб ее муж.
—О бедняжка, о несчастная! Как же она перенесет это?
— Верно: беда никогда не приходит одна! Бедный Шахабиддин...— Махкам-ака провел по лицу руками.
—Кандалат-биби об этом еще не знает. Похоронная пришла вчера. Хорошо, что я предупредила на почте и вручили ее мне. Теперь не знаю, что и делать. Сказать? Как бы опять не слегла Кандалат-биби. А не говорить? Имеем ли мы право скрывать такое?!
—Трудное дело. Во всяком случае, доченька, лучше немного еще повременить. Авось девушка найдется.
—Правильно говорите, муж,— согласилась Мехриниса.
—И я такого же мнения,— сказала Сабирова и вдруг спросила совсем о другом: — В последние дни вы писали сыну?
—Отправили два письма,— ответила Махкам-ака.
—Об исчезновении девушки, надеюсь, не писали?
—Нет, нет! Зачем расстраивать Батыра?
—Правильно, Махкам-ака. Чем спокойнее наши фронтовики за нас, тем лучше они выполнят свой долг. Только боюсь я, как бы не написал о Салтанат кто-нибудь из его товарищей или родственников.
Махкам-ака переглянулся с Мехринисой.
—Может быть, нужно что-то предпринять? — спросила Мехриниса.
—Обдумывала я это. У Салтанат ведь есть брат, он тоже может узнать. Хорошо бы и ему пока не сообщать. Кстати, ваш сын, как и раньше, продолжает писать Салтанат. Это мне точно известно.— Сабирова отхлебнула остывшего чаю и, заметив, что Махкам-ака намерен заговорить, опередила его:
—К сожалению, его письма я не могу вам отдать. Они могут помочь нам в розыске. Вдруг что-нибудь в них объяснит исчезновение девушки... Это очень хорошие письма, скажу вам. Такие и Тахир не писал своей Зухре[42].
— Значит, правда, доченька, что он любит ее? — Мехриниса испытующе смотрела на Сабирову.
—Не сомневаюсь. Это настоящая любовь. Чистая, нежная. Поэтому-то мне и страшно, как бы Батырджан не узнал о случившемся.— Сабирова тяжело вздохнула.— Говорила с подругами. Салтанат и с товарищами вашего сына. Они утверждают: Салтанат всерьез собиралась ехать с Батыром на фронт.
—О аллах, вот как! — удивленно воскликнул Махкам- ака, а Мехриниса даже рот открыла от изумления.
—Девушка... что же она может там? — придя в себя, пробормотала Мехриниса.
—Такое теперь время. И я вот тоже, если потребуется, завтра же поеду,— твердо сказала Сабирова.
—Допустим, если так, если уехала, как же она не подумала о матери? — волнуясь, заговорила Мехриниса.— Ведь не маленькая, понимает. Почему не оставила хоть записку, не сказала кому-нибудь из близких или не сообщила после?
Сабирова развела руками: пока и она ничего не знала.
—Извините, что отняла у вас много времени. Если будет какая-нибудь новость, сообщу.
—Лишь бы хорошие вести были, миленькая,— сказала Мехриниса.
Супруги встали. Лейтенант Сабирова проводила их до дверей.
По улице Мехриниса и Махкам-ака шли молча. Исчезновение Салтанат, известие о гибели ее отца, разговор о любви Батыра и девушки заслонили даже неприятное воспоминание о пощечине. Но постепенно мысли кузнеца вернулись к сцене в милиции. Махкам-ака и сам не мог понять, как это произошло. Ему было больно. Впервые в жизни он так оскорбил жену, да еще в присутствии постороннего человека. В то же время Махкам-ака никак не мог забыть о том, что, не зная ничего толком, жена пыталась очернить хорошую девушку и выдала ее тайну Икбал-сатанг.
Мехриниса не обижалась на мужа, сознавая свою вину; боль от пощечины давно прошла, и ее беспокоило лишь то, Что муж был хмур и неразговорчив. Заговорить же первой ей не позволяло самолюбие.
Завернув за угол, супруги остановились: по обочинам дороги стояли плотные вереницы людей. Милиционер, подняв свою полосатую палочку, остановил движение транспорта, освобождая путь идущим друг за другом автобусам и четырехколесным арбам, переполненным эвакуированными детьми.
Взволнованная Мехриниса обернулась к мужу и встретилась с ним глазами. Это длилось одно мгновение, но Мехриниса поняла, что творится с Махкамом,— ему и так было горько, а теперь, потрясенный внезапной встречей с чужой бедой, он особенно отчетливо ощутил, как мелок и ничтожен его поступок. Глазами Махкам-ака просил прощения у жены. Мехриниса ничего не успела сказать: громкий плач ребенка на арбе привлек ее внимание. Молчавшие до этого люди на обочине вдруг разом заговорили:
—Бедняжки! У них на губах ведь еще материнское молоко...
—Чем же виноваты эти малыши...
—Есть и раненые, ай-ай-ай...
Какая-то женщина заплакала, не пытаясь скрыть свои слезы от окружающих.
—Ух, чтоб ослепнуть проклятым фашистам! Ведь они же в них стреляли, окаянные, стреляли! — У старушки, выкрикнувшей эти слова, даже голос сорвался.
—Куда их везут?
—Прибыло, говорят, десять тысяч. Правда это? — спросил седой мужчина свою соседку.
—Где там десять! Говорят, тридцать тысяч прибыло. Сама слышала...— Женщина вытирала платком глаза.
Махкам-ака слушал, и чувство ярой ненависти к врагам, сделавшим этих детей сиротами, все сильнее охватывало его.
Как только проехала последняя арба с детьми, Махкам- ака быстро зашагал к дому. Мехриниса едва поспевала за мужем.
Махкам-ака первым вошел во двор и увидел Витю, который сидел на пороге и плакал.
—Вот тебе на, такой большой мальчик, а плачешь.— Махкам-ака взял Витю на руки, начал утешать.— Ну, хватит, хватит, сынок. Вон и мама пришла.
—Верблюда привели? — вдруг строго спросил Мехринису Витя.
