—Насовсем уходишь? — растерянно спросил Абрам.
Галя молчала. Тогда заговорил Махкам-ака:
—Насовсем она уходит. Но если хочешь видеть Галю, приходи к нам.
Абрам опустил голову, давно не стриженные, спутавшиеся волосы закрывали ему лицо. Он повернулся и, не оборачиваясь, побрел к толпе детей. Махкаму-ака стало как-то не по себе. И тут вдруг Галя кинулась за мальчиком, догнала, что-то быстро сказала ему и вернулась обратно.
—Дядя, возьмем с собой Абрама! Он очень, очень хороший мальчик! — Она смотрела на Махкама-ака умоляющими глазами.
Кузнецу показалось, что взгляд детских глаз проник в самое его сердце, на всем свете не нашлось бы, наверное, человека, который смог остаться равнодушным к мольбе девочки.
—Абрам, сынок, иди скорее к нам! — крикнул Махкам- ака.
Абрам оглянулся, несколько секунд постоял в нерешительности и вдруг подбежал к кузнецу.
—Вот и молодец!
—Дядя, а можно я вас буду называть папой? — держась за полу халата Махкама-ака, спросила Галя.
—Можно, доченька.
—А я? — засверкал глазами Абрам.
—И ты тоже!
Витя продолжал стоять надувшись и смотрел на Галю и Абрама весьма холодно.
—Постойте здесь, я сейчас вернусь.— Махкам-ака направился в кабинет директора. На двери висела табличка с надписью: «Т. Назарова». Женщина приветливо кивнула кузнецу — видимо, узнала его; узнал ее и Махкам-ака. Около стола стоял заплаканный мальчик. Одетый опрятно и хорошо, он не походил на вновь прибывших детей.
—Входите, пожалуйста.— Назарова поднялась из-за стола.— А ты пока поиграй, но не уходи, хорошо? Я тебя позову.— Она похлопала мальчика по плечу и проводила его до двери.— Подумайте, отец, что бывает на свете. Только девять дней назад его взяла к себе одна супружеская пара, а сегодня он вернулся обратно.
—А почему вернулся? — Махкам-ака прикрыл дверь кабинета: мальчик стоял в коридоре.
—Твердит одно и то же: «Потерял сестренку». Просит найти ее. В семью, которая его приютила, вероятно, возвращаться не хочет, хотя прямо этого и не говорит. Я спрашиваю:: «Тебя не обижали там?» В ответ он горько плачет и опять твердит свое.
А вы бы все же порасспросили,— задумчиво сказал Махкам-ака и заговорил о своем: — Зашел к вам, чтоб вон этих малышей записали за мной.— Через открытое окно Махкам-ака показал на Галю и Абрама, стоявших по-прежнему вместе, но поодаль от Вити.
— Ого, еще двое! Удивительно добрая у вас душа! Пойдемте!
Они вышли во двор.
— Санобар! — позвала Назарова одну из воспитательниц.
Подбежала женщина, недавно разговаривавшая с Махкамом-ака.
— Пусть товарищ не ждет документов. Я сама их принесу ему домой. Просто запишите имена и фамилии девочки и мальчика,— распорядилась Назарова.
—Как же это? Я могу, если необходимо, и подождать,— забеспокоился Махкам-ака.
—Не волнуйтесь. Документы еще не разобрали. Все будет как полагается,— вежливо, но твердо повторила Назарова.
—Ну, спасибо. Пойду обрадую жену,— сказал Махкам- ака, а потом тихо, чтобы не услышали дети, попросил директора: — Вижу я, сильно обидели того ребенка, который ждет вас. Если он оказался в плохой семье, скажите мне. Уж как- нибудь сумеем облегчить его участь.
—Благодарю вас, отец. Но ведь и без него у вас теперь трое.
—А время-то какое! И не сомневайтесь, приводите ребенка к нам, если нужно будет.
Махкам-ака попрощался с Назаровой, взял Галю на руки. Девочка доверчиво обвила его щею худенькими ручонками.
Абрам и Витя шли рядом, но не разговаривали. Галя радостно махала им рукой. Когда они вышли на большую улицу, Витя буркнул Гале:
—Ну, слезай. Так ты совсем умаешь моего папу!
Шутливо, стараясь подделаться под Галин голос, Махкам-ака пропищал:
—Не умаю! Я ведь легкая, как пушок!
Девочка рассмеялась, еще крепче обнимая Махкама-ака за шею. Засмеялся и Абрам. Даже Витя не сдержал улыбки, хоть и отвернулся, пряча лицо.
Были и песни, и пляски, и веселые, нарядные люди, и голуби в безоблачном синем небе. И вдруг все исчезло, все кончилось. Точно черные тучи заволокли небо, спрятали солнце, и стало трудно дышать...
В открытых машинах приехали фашистские офицеры. В центре площади солдаты сколотили виселицы. Привели двух мужчин со связанными за спиной руками, поставили их на ящики, на шеи им накинули петли, и офицер ногой в блестящем сапоге выбил ящики у них из-под ног.
Потом женщин, стариков и детей фашисты погнали на работу. На поляне за березовой рощей людей заставили копать длинную траншею. Когда траншея была готова, офицер выстроил всех в два ряда над самой ямой. И начался треск... Ужасный треск...
Абрам упал, придавленный большим и тяжелым телом какого-то старика. И вдруг стало тихо. Тихо и страшно. Было даже слышно, как где-то вдали беспечно журчит ручеек. Абрам поднял голову. Вначале он увидел зеленую траву и желтый одуванчик на тонкой ножке, потом множество спящих вповалку людей. Мальчик с трудом встал и огляделся вокруг. Чуть сбоку спала мама. Он приблизился к ней, наклонился и вздрогнул: глаза у мамы были выколоты. И Абрам закричал во весь голос: «Мама! Мама!..»
От звонкого крика задрожали стекла в окнах, и все мгновенно проснулись. Галя вскочила, прижалась к Мехринисе.
А ту трясло в ознобе. Махкам-ака пытался успокоить Абрама.
—Лампу зажги,— сказал он жене, но Мехриниса не могла двинуться.
Махкам-ака сам зажег лампу.
Абрам задыхался, стонал, но глаз не открывал. Первой, кажется, пришла в себя Галя.
—Вы испугались, мама? — заботливо спросила она Мехринису.
—Ложись, доченька.
—А вы не бойтесь. У Абрама бывает так. Было и в дороге. Ой, и ты тоже испугался, Витя? — Галя заметила, что Витя таращит глаза и ничего не понимает.
—Подумаешь... испугался. Думал, воры лезут,— сердито ответил Витя.
—Дада, положите Абрама в постель.— Галя советовала серьезно, деловито, как взрослая.
Махкам-ака ходил из одного конца комнаты в другой, прижав к груди Абрама, и никак не мог успокоиться.
—Он уже опять заснул, дада. Положите его.
Махкам-ака послушался девочку, уложил Абрама. Галя склонилась над братом, погладила по голове.
—И почему ты кричишь, Абрам? Здесь дада, мама, мы все. Ни один фашист тебя не тронет...
—Пускай он спит, доченька,— сказал Махкам-ака.
Галя не отходила от Абрама.
—Нет, нет, пусть лучше проснется. А то опять ему будет сниться страшный сон.
Абрам открыл глаза и увидел перед собой Галю.
—Мы доехали, Галя?
—Куда доехали? Мы уже дома. Дада с нами, мама.
Абрам закрыл глаза и уткнулся головой в подушку, а Галя заплакала:
—Бедненький Абрам... Ему по-прежнему фашисты снятся.
