В конце концов это свершилось: они вновь свиделись. Раза два или три в бистро. Встречи сильно на нее действовали: легкий шутливый тон в начале сменялся томительным ожиданием. Что она говорила… не имело большого значения. Ее голубые глаза беспрестанно улыбались. Между губами, раздвигающимися в улыбке, сверкал ряд жемчужин. Она была умопомрачительно молода «Вот победа так победа», — думал он. Она же не думала ни о чем ином, кроме как о любви, ее сердце превратилось в машину по производству грез. Они странным образом двигались в разных направлениях: она — к огню, он — от огня. Он потихоньку справился с собой: она больше не производила на него прежнего впечатления Во второй раз ее лицо ошеломило его меньше, а любое мимолетное несовершенство и вовсе грозило разочаровать. Он нашел ее бледной. Ясное дело, причиной тому была ее беременность. Сама ее усталость наделяла ее чувственной негой. Она непременно хотела переспать с ним. «Почему я должен отказать ей в том, что давал стольким другим?» — резонно подумал он, но продолжал колебаться: она все принимала слишком близко к сердцу, и потому ему не очень хотелось завершающего акта! Надеялся ли он сохранить ее подольше? Может быть, навсегда? Как знать? Все это такая тонкая материя. С ней было не так, как с другими, и он не желал быть причиной ее мучений. Он в большей степени понимал, жалел ее, чем желал. Но у нее в крови бродила весна. Она, видимо, сама не ожидала, что так воспылает к нему. Он ее добивался и теперь чувствовал ответственность. Однажды он сдался. Стоял сентябрь: было холодно, без конца шел дождь. Он пригласил ее к себе, делая это для нее, а не для себя, желая доставить ей удовольствие и прекратить противостояние с женщиной, предлагавшей ему себя. Он принял ее, чтобы одарить своей любовью. Получилось же нечто совсем иного рода. В тот миг, когда он дотронулся до нее, он уже знал, что совершает глупость: запирает в некую шкатулку бродило страданий.
Она пришла к нему в своем широком пальто из красного драпа, в котором когда-то поразила его воображение, и встала в дверях. Но от того магического мига осталось лишь воспоминание, она уже не вызывала в нем первоначального восторга, видимо, это безвозвратно ушло. К счастью, она не догадывалась, что впечатления непостоянны. Из-под черного берета, надвинутого на лоб, выбивались светлые прядки, щекочущие ей лицо.
— Ну что ж вы стоите? Входите!
В лице у нее не было ни кровинки, она походила на человека, догадывающегося, что он обманут судьбой. Бешено стучало сердце, и его никак было не унять. Ее спина, поясница заледенели, а те места, которые обычно выделяют влагу, покрылись холодным потом; вся она была как натянутая струна, ждущая приговора судьбы. В самой сердцевине ее тела билось ощущение величия момента, могущего испепелить ее, вознести до небес, привести к отречению от себя и даже к смерти, нашему общему уделу. Она испытывала на себе действие темных сил тяготения и страха, веря, что ее ждет миг счастья в то время, когда, возможно, всего лишь угодила в лапы химер. Она так желала этого, что еще чуть-чуть — и было бы уже поздно. То, что самая большая мечта сбывается, когда в нее перестаешь верить, когда она вторгается в душевный покой, заново обретенный, казалось несправедливым, если не абсурдным. Ее влечение, не подпитываемое со стороны, уже готово было отчаяться. Она свыклась с устоявшимся положением вещей: могла думать о Жиле Андре без мучении, не видеться с ним. И не умирала. Она снова открывала для себя, как прекрасна жизнь, стоило ей выйти из тени этой ничего не принесшей ей любви. И именно в ту минуту, когда она почти смирилась, он позвонил и назначил свидание. Догадался ли он, что она уже приняла свое поражение? Или же уступал ее мольбам? Она предлагала ему себя. Совсем не воспользоваться этим было немыслимо. Красивая женщина по пальцам может сосчитать отказавших ей мужчин. Но Полине было не до того. Она завоевала-таки его.
— Вы хорошо себя чувствуете? — разглядывая ее, поинтересовался он, обеспокоенный ее бледностью, не в силах забыть также о ее беременности.
Она молчала, словно ее взяла оторопь. Могло ли ей прежде прийти в голову, что она откликнется на зов мужчины и явится в его дом, когда там не будет его жены? Что голой и беременной предстанет перед ним ради удовлетворения желания? Ей открывалось, до какой степени удивительными могут быть собственные поступки.
— Давайте ваше пальто и присядьте. Она пожелала остаться в верхней одежде.
— Подожду, пока согреюсь.
Отопление еще не работало. Он извинился.
— Очень холодно для сентября, — проговорила она.
— Вам нездоровится! — расстроенно проговорил он.
— Просто оробела, — пролепетала она со своей прекрасной улыбкой.
Ему захотелось как-то ободрить ее; дотронувшись до ее руки, он почувствовал: она сейчас расплачется, такими несказанно несчастными были ее лицо и улыбка. Она испытывала потрясение и могла бы произнести: «Я пришла к вам с отчаяния, я только и делала, что ждала и мечтала об этом миге. Боюсь, как бы явь не оказалась безобразной. Поклянитесь, что для вас это так же важно, как и для меня». Но можно ли выговорить такое? Ее примут за полную дуру или истеричку, все видящую в черных тонах. Это-то она понимала. И все же думала именно так, хоть и не могла этого выразить. Иные фразы нейдут наружу, застревая в потаенных уголках женского сердца, отравляют жизнь, подчиняют себе личность. Она стояла перед ним, не в силах выразить всего, что жило в ней. Кое-чем она с ним все же поделилась.
— Готовясь к встрече с вами, я всякий раз испытываю страх, — дрожа, проговорила она. — У меня даже желудок сводит, как перед экзаменом. Чего я боюсь?
Неподдельное удивление заставило ее произнести это вслух.
— Право, не знаю, — ответил чарующий голос. Вдруг этот голос утратил былую значительность и стал банальным вблизи банальной развязки. Она отказывалась это замечать как нечто неприемлемое для себя.
— Я боюсь вам не понравиться, боюсь вашего непостоянства, боюсь, прежнее уйдет. Очень сильное чувство соседствует обычно с глубочайшей боязнью.
Она не была уверена, что он ее слушает, поскольку стоило ей замолчать, как он прошептал:
— За мной должен зайти один друг, мы собирались вместе поужинать, так вот, я не хочу, чтобы он знал, что я дома.
Это не имело ни малейшего отношения к тому, что говорила она.
— Пойдемте.
Он провел ее в свой кабинет, погасил свет; квартира была погружена в полную темноту. Застыв на месте, слегка откинувшись назад, она молчала, опоминаясь от охватившей ее оторопи.
— Вы красивая.
Он подошел совсем близко и коснулся губами ее виска. Она почувствовала, что он взволнован, но ведь ему не впервой было оказываться в таких ситуациях. Если бы было иначе, парализующая лихорадка, связанная с воображаемым удовольствием, заранее обрекла бы это свидание на провал. Было предпочтительнее, чтобы в эту минуту Жиль Андре был в большей степени легкомысленным, чем потрясенным. Но женщине не дано знать всего этого, и она старалась не думать о его ветрености.
Стоя перед ней, так и не скинувшей своего красного пальто, он поцеловал ее в глаза, в шею, в крылья носа, нежно снял с ее головы берет, вдохнул аромат волос. Она не осталась безучастной и отвечала на его поцелуи. Он взял ее голову в свои руки и, глядя в ее лицо, постарался запечатлеть в себе его девственную невинность.
— Как давно… — вдохнул альковный голос.
Она стояла перед ним, податливая, вручающая себя ему, даже не ему, а тому, что их единило, роднило — мольбам, клятвам, нежности, всему, что нас гнет и распрямляет.
— Я боюсь.
— Чего?
— Вас. — Она задумалась. — Я боюсь поверить потом, что люблю вас.
— Вы уже в это верите! — засмеялся он.
Она была слишком потеряна: где уж тут было возмущаться. Однако понять причину его смеха было
