— Прошу к ухе, — застенчиво сказала она.
— Пеньков, — назвался пришлый ухажер. — Праздношатающийся. Но, заметьте, явился с гостинцем.
В темноте что-то забулькало в алюминиевую кружку. Стихия поморщилась, но от протеста воздержалась.
— Дубняк, — коротко представился второй, и его рука непроизвольно дернулась под козырек пятнистой кепки. — Инспектор рыбнадзора.
— А мы ничего такого не нарушаем… — заголосили археологи.
— Знаю, — сказал Дубняк. — Щука — хищник, бич молодняка. Лов ее на Шиш-озере разрешен круглогодично.
Ему тоже поднесли и ухи и пеньковского гостинца.
— При исполнении не употребляю, — Дубняк отодвинул кружку.
— Хороши щурята, — промолвил Пеньков, наворачивая свою порцию. — Кто ловил?
— Это наш Витя, — не без кокетства пояснила Стихия.
Тимофеев обнаружил в руке кружку, не глядя плеснул в себя теплую гадость и тут же пожалел об этом. В моментально поплывшей голове столбом поднялся туман.
— Молоток, — еще раз одобрил гость. — Видел я твою снасть. На нее и ерша не подцепишь. А ты гляди-ка, щук таскаешь!
— Это не я, — в порыве откровенности объявил захорошевший Тимофеев. — Это местный житель дед Мастодонт… то есть нет…
— Мамонт, — подсказал неприметный Дубняк.
— Как же, знаю! — воскликнул Пеньков жизнерадостно. — Большой спец… Но щука — это не рыба. Так, баловство. Наше славное Шиш-озеро богато истинно ценными породами, которые в значительной мере скрасили бы ваши грядущие трапезы.
— Правда? — обрадовалась Стихия. — Завтра же пошлю Витю!
— Не советую, — вставил Дубняк и многозначительно покашлял.
— Да шут с ними, — сказал Пеньков. — Пусть он у вас попробует сома взять. Как, инспектор, на сомов охота разрешена?
— Не возбраняется, — ответил тот.
— Каждому свое, — продолжал резвиться Пеньков. — Кому сомы да щуки, а кому что… Так ведь, рыбнадзор?
— Не так, — промолвил инспектор. — А и я тебя, Пеньков, все одно поймаю. Как ту щуку.
— Сердитый же ты, — удивился Пеньков, а Стихия с неодобрением посмотрела на Дубняка. — Ну лови, лови…
— А правда, что в заводи под ракитами водяной живет? — вмешался пьяненький Тимофеев.
— Это кто сказал? — осведомился Дубняк.
— Дед Динозавр… то есть как его?..
— Вряд ли, — уклончиво произнес инспектор. — Но ловить не советую.
— А рыба там, доложу я вам… — мечтательно закатил глаза Пеньков.
— Ловил? — с подозрением спросил Дубняк.
— Что ты, как можно! — замахал руками тот.
Они покончили с ухой одновременно, поблагодарили хозяев за угощение и степенно разошлись — каждый в свою сторону.
— Странные они, — сказал кто-то.
— Да уж, — согласилась Стихия, с сожалением глядя вслед видному и веселому Пенькову. — Эх… Разливай по последней!
Тимофееву нелегко было угнаться за привычными ко всему археологами, и его сморило прямо у костра. Он спал и видел разлюбезную его сердцу девушку Свету, блуждающую при тусклом лунном свете среди темных от времени дубовых полок Дядьевского монастырского архива, густо заваленных усатыми ослизлыми томами ин-фолио. Высоко над ним витали стаи жадных до интеллигентской кровушки комаров, опасавшихся подступиться из-за едкого хвойного дыма, что стлался понизу — к непогоде.
Далеко за полночь Тимофеев внезапно проснулся и сел. Его слегка покачивало на месте, однако мозг уже работал в привычном режиме — четко, ясно, без сбоев. На неверных ногах Тимофеев добрался до своей палатки и выволок оттуда вещмешок, набитый преимущественно предметами, не имеющими ни малейшего отношения к археологии. В первую очередь его внимание привлек паяльник. Тимофеев немедля вздул костер и сунул жало инструмента в искрасна-белые уголья. Затем ему под руку подвернулся пустой корпус миниатюрного репродуктора, который также пошел в дело. Обратив одухотворенное лицо к черным небесам, Тимофеев на ощупь вытаскивал из мешка то поношенный конденсатор, то щетку от электробритвы и ничего не возвращал обратно. Он снова чувствовал себя умным, изобретательным, настоящим народным умельцем, потому что теперь хорошо представлял, как подкузьмить зловредного деда Мамонта.
Самое трудное заключалось в наладке прибора. Тимофеев осторожно покрутил бывший регулятор громкости и прислушался. Окружающий лес мирно спал, гудя на высоком ветру тяжелыми кронами. В следующее мгновение в этот вековечный шум вплелась басовая нота утысячеренного комариного зудения. Плотный рой собравшихся, очевидно, со всего леса остервенелых кровопийц тараном атаковал народного умельца.
— Мама! — завопил тот, отмахиваясь от крылатых агрессоров и одновременно пытаясь выключить прибор.
Ему это удалось, и ошарашенные собственным поведением комары рассредоточились по лесному массиву.
— Не та частота… — бормотал Тимофеев. Он копался в конструкции, отвлекаясь лишь на то, чтобы почесаться. — Так, еще разик!
Он зажмурился на тот случай, если комарье вздумает повторить нападение, а когда приоткрыл глаза, то увидел в каком-то метре от себя изумленную медвежью морду размером приблизительно с цветной телевизор последней модели. Похолодев, Тимофеев быстро огляделся в поисках чего-нибудь более пригодного для обороны, нежели паяльник. Ему стало совсем нехорошо.
Он был окружен. Вокруг полянки, вокруг палаточного городка со спящими археологами тесным сообществом сидели бурые медведи самых разнообразных габаритов. Они пялились на растревожившего их несчастного изобретателя, словно решая, как с ним поступить по справедливости, и меланхолично чесались.
Тимофеев резко вывернул регулятор прибора, и произошло очередное чудо. Недоумевающее зверье чинно оторвало мощные зады от насиженных мест и со всевозможной поспешностью удалилось в лес. Земля под ногами Тимофеева чуть слышно подрагивала — не то от медвежьей поступи, не то от перебора за ухой.
— Завал по частоте, — сказал Тимофеев, придя в себя. — Итак, последний штрих…
При слабом свете костра ему почудилось, будто рыбий остов, лежавший в горке мусора, шевельнул объеденным хвостом.
— Достаточно, — поспешно заверил себя Тимофеев. — Пора баиньки. А то и не такое привидится.
Нежно прижимая к груди пластмассовую коробку прибора, он проник в палатку и упал на свободное место, полагая, что хотя бы на этот раз ничего не перепутал. Разумеется, все обстояло иначе, и эту ночь Тимофееву предстояло провести в предельно тесном соседстве со Стихией Вяткиной. Народному умельцу снилось, будто бы рядом с ним — милая и желанная девушка Света и будто бы он нежно обнял ее за хрупкие, теплые плечи… Трудно предположить, что именно снилось матерой археологине, в быту же одинокой женщине привлекательной еще наружности, но она ответила на нечаянное тимофеевское объятие приблизительно тем же…
Стихия имела обыкновение просыпаться раньше всех в лагере, и это спасло репутацию обоих. Обнаружив рядом с собой безмятежно посапывающего практиканта, она пробудила его суровым толчком под ребра.
— Ты что здесь делаешь? — спросила она гневным шепотом, хотя было достаточно ясно, что ничего
