— Глуши мотор Пеньков, — сказал Дубняк. — Не помощник он тебе.
— Это почему? — насторожился он.
— Тебя к берегу сеть твоя браконьерская, полная рыбы ценных пород, притягивает. Нынче рыба со всего озера к этому берегу собралась, вот и твой хищнический улов сюда спешит…
Расталкивая неохотно сторонящихся сомов и суперщук, лодка с расхитителем народного добра двигалась к поджидавшему ее Дубняку.
— Нынче я тебя поймал, — промолвил инспектор. — Спасибо, товарищи помогли.
— Студент, небось? — нехорошо оскалился Пеньков. — Земснаряд недоношенный… ну, потолкую я с тобой как-нибудь!
— И вы мне сразу не понравились, — покачал головой Тимофеев, — Ну что же, заходите, потолкуем, всегда рады…
Дед Мамонт с уважением поглядел на практиканта.
— Давай на берег, Пеньков, — пригласил Дубняк.
Браконьер усмехнулся.
— Нашел дурака, — сказал он. — Сейчас вот сеть отстригу, только ты меня и видел.
— Посмотрите! — вдруг закричал Тимофеев — Вон там!
За самой лодкой Пенькова с утробным звуком вздулся гигантский водяной пузырь. Бесшумно, словно перископ подводной лодки, в пятке взбаламученного черного ила над озером вознеслась на морщинистой жирафьей шее лоснящаяся морда допотопного ящера. С хрустом раскрылась огромная, никак не меньше самой лодки, пасть, густо утыканная кинжальными клыками цвета старой слоновой кости.
— Спасите! — дурным голосом заорал Пеньков, мигом утратив прежнюю свою вальяжность, так затронувшую одинокое сердце Стихии Вяткиной, и выпал из лодки.
Бултыхая сапожищами, он вылетел на берег и проворно спрятался за Тимофеевым.
— Кто это? — восторженно спросил Тимофеев.
— Водяной наш озерный, — шепотом пояснил дед. — Давно не просыпался, да видно, ты его раздразнил…
— Несси, — как всегда коротко заметил Дубняк, на всякий случай отодвигая всех широкими ладонями подальше от воды. — За рыбой пришел.
— А на людей не перекинется? — опасливо осведомился Пеньков, которого при одной мысли о том, что еще недавно он бороздил озерную гладь на своей утлой лодчонке, прошиб холодный пот.
— Не должен бы, — произнес Дубняк, с сомнением покосился на лязгающего зубами браконьера, и прибавил: — Так то ж на людей… Впрочем, кто его породу знает? Может, у него с голодухи нрав испортился.
— Да еще спросонья, — сочувственно заметил Тимофеев.
По возможности неторопливо, стараясь не уронить собственного достоинства, все двинулись прочь от страшного места. Не пройдя и десятка шагов, Тимофеев вдруг вспомнил, что на берегу остался его прибор вместе с бесценным вещмешком. Поколебавшись, он вернулся.
Ящер тупо мотал тяжелой башкой и плескал многометровым хвостом, с которого свисала темно- зеленая тина. Завидев Тимофеева, он замер и уставился на него тусклыми голодными глазами размером с суповую тарелку каждая.
— Но-но, — сказал ему Тимофеев. — Не вздумай!
— Фуфф, — грустно сказал ящер и попятился.
— То-то же, — промолвил Тимофеев. — Ну, будь здоров.
Он подобрал мешок, сунул туда прибор и быстро зашагал к лагерю археологов, половина которых еще и не думала подниматься, а другая половина маялась бездельем, курила и травила анекдоты времен упадка Римской империи. Начальник отряда Стихия Вяткина сидела у себя в палатке, вспоминала утренний инцидент с практикантом Тимофеевым и сама себе улыбалась — чуть печально, чуть иронично и ничуть не весело.
СВАДЬБА ПЕЛА И ПЛЯСАЛА
Дима Камикадзе задумал жениться на девушке Тосе. Эта новость поражала умы всех и сердца многих в течение месяца, а то и двух. Потом страсти улеглись: во-первых, рано или поздно все когда-нибудь вступают в брак, даже самые отпетые сердцееды, которым такое состояние вроде бы и противопоказано. А во-вторых, и после Димы, утраченного юными красавицами для воздыханий, на белом свете осталось немало перспективных объектов приложения сердечной пылкости. Например, Николай Фомин, который хотя и весь в науке, но иной раз позволяет себе расслабиться и скользнуть строгим взглядом по виолончельным очертаниям сокурсниц.
На Виктора Тимофеева никто не претендовал. Это был потерянный для девичьей половины курса человек. Он ничего не признавал, кроме истории, ничем не увлекался, кроме изобретательства, и никого не замечал, кроме девушки Светы. Страсти и слухи проносились мимо него, не осаждаясь в его занятом совсем иными проблемами мыслительном аппарате. Как раз в период упомянутых событий Тимофеев искал могилу царя Атея, основателя скифского государства, погибшего в войне с македонским царем Филлиппом. Его не смущало то обстоятельство, что до него этим занимались сотни историков. А поскольку семестр еще не закончился, Тимофеев проводил поиски по карте Приазовья, самой большой, какую только удалось выклянчить на географическом факультете. В качестве путеводителя по скифским местам он использовал четвертую книгу Геродотовой истории и словарь древнегреческого языка.
Поэтому он был до чрезвычайности поражен, когда к нему в комнату явился Дима Камикадзе, вытеснив оттуда лишний воздух и роняя неосторожными телодвижениями плохо закрепленные предметы.
— Чего-чего тебе нужно? — переспросил Тимофеев, отказываясь верить своим ушам.
— Подвенечное платье, — повторил Дима и зарделся.
— А где я тебе его возьму? — пробормотал Тимофеев и повел вокруг невидящим взглядом, перед которым еще мелькали короткие скифские мечи-акинаки.
— Где хочешь, — мрачно сказал Дима. — Я женюсь на Тосе.
— Ты? На Тосе?.. — Тимофеев потряс головой, избавляясь от наваждения, чтобы скорее вернуться в окружающую его реальность. — Почему же я ничего не знаю?
— Спроси у своего Атея, — с некоторой обидой ответил Дима.
— И ты хочешь, чтобы я сшил твоей невесте подвенечное платье? Да я вам такого нашью…
— Нет! — возопил Дима. — Не так! Умные люди сошьют! А я хочу, чтобы материал на платье был не такой, как у всех. Понимаешь? Чтобы ни у кого такого не было! Понимаешь?.. Вах! — не в силах внятно объяснить, он досадливо размахивал руками где-то возле самой люстры.
— Понятно, — остановил его излияния Тимофеев. — Успокойся. Сядь. Только диван мне не сломай.
Он боком протиснулся между Димой и стеной, вышел в коридор и вскоре вернулся с графином, полным пузырчатой хлорированной воды.
— Такой материал тебя устроит? — осведомился он.
— Вах! — сказал Дима потрясенно. — Совсем прозрачный?!
— Не совсем, — веско произнес Тимофеев.
Но Дима не уходил.
— Тимофеич, — вымолвил он стыдно. — Беда у меня. Тося у меня, ты знаешь, курит. Будущим детям это вредно…
— Возьми грамм розы, — начал Тимофеев, скатывая в рулон карту Приазовья, — грамм горчицы и ножку мыши, повесь все это на дереве…
— Не надо ножку мыши, — попросил Дима. — Тося мышей боится. И я тоже.
— Это слова Альберта Великого, — пояснил Тимофеев. — А я своего слова еще не сказал.
Но лишь когда Дима вышел и на его место из форточки хлынул поток свежего воздуха, народный
