— Я бы хотел принести свои извинения госпоже Климовой за причиненные ей неудобства и переживания, — звучно объявил он.
— Валяй, — хмыкнул дядя Костя.
Забродский на цыпочках приблизился к запертой двери и деликатно постучал.
— Госпожа Климова! — позвал он.
Молчание.
— Наверное, она ушла в дальние комнаты, — растерянно предположил Забродский.
— Никуда она не ушла, — криво, здоровой половиной лица усмехнулся Консул. — Она стоит по ту сторону двери и ждет, когда ты сгинешь с ее глаз. А в руках у нее большая железная штука, и хорошо бы, чтобы это была заурядная кочерга, а не то, что я думаю. И не прикидывайся, что ты всего этого не знаешь, нас учили одни и те же учителя…
— Что же мне делать? На колени встать?
— Это было бы эффектно.
Забродский в замешательстве огляделся. Тетя Оля, вынужденно сменившая заляпанное кровью — моей кровью! — платье на известный уже уродский сарафан, в странном и малопонятном постороннему уху разговоре не участвовала, а лишь наблюдала за Забродским с безжалостным интересом. Консул, опершись задом на перила, иронически щурился. Читралекха приоткрыла потемневший от ненависти глаз. «Убить бы его», — промурлыкала она. Один я сидел мирно и бездумно, как растение. Все происходившее протекало сквозь мои мозги, не задерживаясь, как река между опор моста…
— Уговаривать, — злобно проговорил Забродский. — Все хотят, чтобы их уговаривали… упрашивали… и никто не думает, зачем это мне нужно… как будто это нужно одному мне… как будто это мне нужно больше всех… да мне это вовсе не нужно, чтобы вы знали… я жив, здоров, я в полном порядке, а те двести… Госпожа Климова! — воззвал он. — Если это так необходимо… Вот я, вот мои колени, а вот этот грязный пол веранды вашего несчастного дома…
— С чего это он грязный? — фыркнула тетя Оля.
— Оставь, Оленька, это фигура речи, — заметил дядя Костя.
Забродский шумно выдохнул и встал на колени.
— Вот я, гордый и сильный человек, стою на коленях, — сказал он. — И униженно молю вас о прощении. То, что случилось тогда, нелепо, неправильно. Этого не должно было случиться. Простите меня. Простите… Но, если бы вы согласились выслушать меня, вы поняли бы мое состояние в тот проклятый вечер, поняли бы, что дело не в моих личных качествах, не в моих скверных манерах. Все дело в судьбах совершенно посторонних, незнакомых ни вам, ни мне людей.
— Людвик, заткнись, — приказал Консул.
— Я уже наказан, — не слушая его, продолжал Забродский. — Наказан всеобщим непониманием. Наказан каждодневной нервотрепкой и еженощной бессонницей. Да, я плохо сплю вот уже полтора десятка лет. Это чуть больше, чем исполнилось вашему мальчику. Если бы моя природа не бунтовала, я не спал бы вовсе… Я наказан непреходящим чувством вины перед незнакомыми мне людьми. Я не могу им помочь, хотя из кожи вон лезу, чтобы сделать это. А мне помочь никто не хочет. Вот и сегодня… меня выкупали в грязной ледяной воде, а ваша паскудная кошка чуть меня не убила. За что мне это? Чем я хуже вас всех? Господи, чем я провинился перед тобой? Я тоже хочу сидеть на веранде чистенького дома — своего, заметьте, дома! — кушать варенье, обнимать красивую женщину и воспитывать своих детей. Но вместо этого я стою здесь, на коленях, на чужой веранде чужого дома, и выклянчиваю у вас прощение. Ну так простите же меня!
Было, тихо. Так тихо, что самым громким звуком в этом мире сделался отдаленный голос речушки. Забродский стоял на коленях, все смотрели на него, мама не отвечала, а мне было стыдно, и я не знал, куда деться от этого несуразного и позорного зрелища.
— Добро, — сказал Забродский досадливо. — Нет так нет. Что я тогда, спрашивается; торчу здесь, как дурак?
Он встал и отряхнул брючины.
— С каждым днем, — проговорил он, — с каждым чертовым днем я все глубже увязаю в этом деле, как болоте. Я уже утонул в нем с головой, меня не видно… Неужели Ворон был прав, и нужна была силовая акция в первые же часы?
— Ворон был неправ, — сказал дядя Костя.
— Мы все такие добрые, мы все такие осторожные, мы все пацифисты… Константин, но могу я хотя бы мальчику объяснить, что заставляет меня выглядеть дураком в его глазах и негодяем в глазах его мамы?
— До дупы пана, — ответил дядя Костя. — Через четыре года ты все ему расскажешь. И он сам решит, как обойтись с тобой и с твоим рассказом.
— Четыре года! Четыре года, Консул! Тысяча четыреста шестьдесят один день!
— У тебя нет выбора, Людвик. Этот мальчик — такой же гражданин Федерации, как ты или я. Никто в Галактике не волен распоряжаться его судьбой, кроме него самого. Но — через четыре года.
— Еще четыре года адских дней и ночей для меня…
— Тебе не позавидуешь, Людвик.
— И для них — тоже…
— У тебя еще есть время найти другой способ. Я буду помогать тебе. А если кто-то откажет тебе в помощи… ты знаешь, я могу уговорить любого.
— Никто особенно и не отказывает. Это я так, к слову… Да все без толку, Константин, все без толку, мы уперлись в стену, которая сильнее нас и наших традиционных средств… — Он снова одернул курточку. — Могу я просто поговорить с мальчиком?
Дядя Костя вопросительно посмотрел на меня.
— Я не против, — сказал я.
— Людвик, убедительно прошу: следи за речью, — предупредил дядя Костя, приблизился и встал у меня за плечом.
— И вообще я хочу знать, что происходит, — вяло запротестовал я.
— Нет, — отрезал Консул.
— Ну почему, почему?!
— Потому что ты еще ребенок и все равно ничего не можешь изменить.
— Но я имею право! Мне уже четырнадцать! Вы же сами только что говорили, что мне решать!
— Когда тебе будет восемнадцать, так и произойдет. А до тех пор самые главные решения будет принимать твоя мама. И, в какой-то мере, я — потому что она доверила это мне.
— Я все равно узнаю!
— Не торопись взрослеть, Сева. У тебя еще будет время стать Атлантом и потаскать на плечах тяготы этого мира…
— Ладно, — сказал я досадливо. У меня не было сил с ним спорить. — Все такие взрослые, все такие большие и умные… один я здесь маленький дурачок.
— Не маленький, — возразил дядя Костя. — Отнюдь не маленький. Два погонных метра…
Наверное, это была шутка. Нынче все взяли моду потешаться над моим ростом, как будто во мне это было самое забавное.
17. Деликатное интервью с эхайном
ЗАБРОДСКИЙ. Скажи, Северин: тебе снятся странные сны?
СЕВЕРИН. Нет… смотря что называть странным.
ЗАБРОДСКИЙ. Такие, которым ты не можешь найти объяснения доступными тебе словами.
СЕВЕРИН. Ну, я много чему не могу найти объяснения!
ЗАБРОДСКИЙ. Мне кажется, ты понимаешь, что я имею в виду.
СЕВЕРИН. Не очень… Н-ну… всем иногда снятся сны, которые не поддаются объяснению. И вообще
