шейха Бедреддина — о его искусстве целителя рассказывали чудеса.
Салор Сары умер на втором перегоне, но Гюндюз не сказал об этом Кулаксызу. Хоронить, перегружать вьюки, искать новый противовес у него не было сил. Последний комок черного горького мумиё — Гюндюз время от времени клал его под язык, чтобы утишить боль и унять слабость, — он отдал другу, когда тот стал просить оставить его. Все равно, мол, помирать, так хоть мучений меньше.
Когда прискакали в Эдирне, старый боевой товарищ Бёрклюдже Мустафа все понял с полуслова. Тут же отвел Гюндюзу с Кулаксызом келью в обители. Позвал шейха Бедреддина. Тот осмотрел Гюндюза, сказал: «Будешь жить, джигит!» Поруб на его плече был чистый, широкий, такие заживают быстро. А вот у Кулаксыза Алпа рана пошла пузырями, появился запах, поднялся жар. Шейх только головой покачал: «И как его довезли?!» В поджаром, иссеченном шрамами теле Кулаксыза жил, однако, могучий дух: не мог он подвести товарища, который столько сил потратил на заботы о нем. Только когда прибыли в Эдирне, Кулаксыз впал в беспамятство.
— Не надо… К Орхану… Без толку, — чуть шевеля губами, шептал раненый.
Гюндюз услышал. И понял его.
Орханом звали сына старшего из наследников Сулеймана Челеби, приконченного туркменами в деревне Дюгюнджюлю по дороге в Константинополь. В обмен на помощь византийцев Сулейман, сражаясь с Мусой, отдал императору не только города, завоеванные отцом, но и собственного наследника. Орхана держали в Константинополе заложником. Когда же Муса, победив брата, потребовал от императора уплаты оброка и явился под стены города, византийцы, поднаторевшие в интригах, немедля выпустили Орхана в поле. Ведь он стал теперь соперником Мусы в борьбе за стол Османов. Орхан собрал в Валахии дружину и объявился в османских пределах.
В ночь после пораженья под Чамурлу и гибели Мусы кой-кто из акынджи, помоложе, решил податься к Орхану, лишь бы не склонить голову перед великими беями и их государем Мехмедом Челеби. Лежавший у костра на бараньем кожухе Кулаксыз Али, как ни тяжко ему было, вмешался в спор:
— Что толку от Орхана? Мало вам Мусы?! Теперь своя голова надобна.
Уже в обители узнал Гюндюз, что после победы над Мусой, Мехмед Челеби изловил Орхана, перебил всех, кто был с ним вместе, и, выколов племяннику глаза, отправил его в Бурсу вслед за трупом дяди.
Прав Кулаксыз Али. По крайней мере с него, Гюндюза, хватит. Вдосталь помахал саблей за государей. Своя голова надобна. Что, однако, имел в виду Кулаксыз Али? Потолковать бы об этом с Бёрклюдже Мустафой.
Кулаксыз Али, доблестный джигит акынджи, сражавшийся во славу четырех султанов — Мурада, Баязида, Сулеймана и Мусы, — окончил земной путь в предпоследнюю пятницу месяца джумада-ль-уля восемьсот пятнадцатого года хиджры, или тридцать первого июля тысяча четыреста тринадцатого года. В этот самый день в соборной мечети престольного града Эдирне, а также во всех остальных мечетях Османской державы была прочитана хутба на имя нового султана Гияэддина Эб-уль-Фехта Мехмеда бин Эбу-Язпда эль-Кпришчи, или, попросту говоря, Мехмеда Челеби.
Вслед за тем вышел высочайший фирман: молодого вельможу Коюна Мусу предать жестокой казни, бейлербея Мехмеда Михальоглу отправить в Токат, заключить в темницу Бедеви Чардагы, а кадиаскера Бедреддина Махмуда сослать в Изник, всемилостивейше положив ему на содержанье тысячу серебряных акче.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
С нами истина!
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Начало
Белобородый старик с длинным лошадиным лицом склонился над низким столиком. Ноги в шерстяных горской вязки чулках, чорабах, и кривоносых туфлях поджаты под себя. Тростниковое перо, калам, летает по белой самаркандской бумаге. Периоды получаются длинные, приходится прерывать их на полуслове и макать калам в золотую квадратную чернильницу.
За долгую жизнь так и не овладел он искусством профессиональных писцов набирать ровно столько чернил, чтобы все они сбежали с калама в тот миг, когда надо поставить последнюю точку. А ведь от этого зависели красота и внятность письма. У него же строки горбатились, буквы налезали одна на другую. Как все думающие люди, он не придавал привычно округлые формы уже известным мыслям, а едва успевал поспешать за теми, что приходили ему в голову, и оттого почерк у него стал маловразумителен особливо теперь, на склоне лет.
Старость такая часть жизни, когда времени совсем нет. И он спешил, боясь, что отпущенного ему судьбой уединения не хватит, дабы изложить выводы, к коим он пришел за десятилетия трудов и размышлений, и опровергнуть заблуждения, коим предавался купно со многими ныне славными мужами в молодости своей.
Шестьдесят с лишним лет назад родители нарекли его именем Джеляледдин, это значит «Величие Веры». Люди присовокупили к этому имени еще одно — Хызыр. Так звали пророка, который, по преданию, обрел бессмертие и в решающий миг приходит на помощь праведникам. Что до него, то он не справлялся, праведники они или нет, у тех, кого спасал от смерти, исцелял от недугов, а таких на его веку набралось немало. Была среди них и любимейшая невольница египетского султана Баркука.
Султан, хоть и был низкороден, за годы, проведенные при дворе, пышном и развратном, сделался знатоком оружья, каменьев и лошадей, а заодно и великим ценителем женских прелестей. Его любимица, купленная девочкой на том же самом крымском базаре в Кафе, где некогда приобрели самого Баркука, была, по слухам, столь хороша, что оправдывала затасканное поэтами сравнение красавицы с луной. Ее лицо, клятвенно утверждали мамки и евнухи, излучало явственный свет.
Так оно было или нет, Джеляледдину убедиться не довелось. Султан скорей смирился бы со смертью любимой наложницы — на то воля божья, — чем с мыслью, что ее лицо видел посторонний. Джеляледдин определил, чем она больна, по выставленной из-за занавеси горячей детской руке. Искусство распознавания болезней по биению жилок на запястье перешло к нему по длинной цепочке учителей от лекарей самих Фангфуров — Сыновей Неба, что правили в стране Китай.
За исцеление султанской любимицы попросил он в награду не мешок золота и не поместье, а возможность врачевать в больнице Бимаристани Миср. В ту пору он еще верил в возможность исцеленья людских недугов. Здесь, в главной больнице Каира, в должности старшего лекаря и пристало к нему как имя собственное сперва употреблявшееся в шутку прозвище Хызыр.
Прошло время, прежде чем он убедился: болезни тела зависят от состояния духа, а состояние духа связано с телесным здоровьем, что объясняется двойственностью человеческой природы. Да, он научился лечить, но лишь последствия недугов, а не их причины. Корни болезней но большей части таились в противоречии между образом жизни и устремлениями души, велениями совести. Устранить это противоречие было не во власти лекарей. Большинство людей не могло изменить своей жизни, те же, кто располагал для этого средствами, исцелившись, немедленно возвращались к жизни, которая привела их к
