«ощущение, что Гитлер даст лишь короткую передышку. Он не мог иначе, как подготовить новый удар»[121].
В действительности и через десять месяцев Гитлер все еще испытывал негодование по поводу того, что политика умиротворения западных держав и особенно уступчивость Чемберлена в Мюнхене разрушили все его наступательные планы. В августе 1939 г. он спровоцировал еще один опасный международный кризис вокруг Польши, окончательно нацеленный на войну. Правда, его противники поменялись ролями: теперь «миротворцем» выступало Советское правительство, а угроза исходила от западных государств. В речи перед германским главным командованием, произнесенной утром 22 августа 1939 г. после, по его словам, установления «личного контакта со Сталиным»[122], Гитлер в Оберзальцберге[123] заявил, что боится только одного: что «в последний момент какая-нибудь сволочь (реверанс в сторону Невилла Чемберлена. — И.Ф.) предложит план посредничества».
В связи со столь поразительным развитием, когда Германия за десять месяцев прошла путь от неудавшейся попытки начать войну до фактического развязывания мировой войны, возникают важные вопросы относительно деятельности ответственных за внешнюю политику сил и инстанций. Как германская дипломатия могла мириться с вторжением в ее сокровеннейшую сферу какого-то канцлера, который зарекомендовал себя азартным игроком в глазах не только начальников генеральных штабов, но и широких кругов международной общественности, что нашло отражение в сообщениях германских представителей за рубежом? Как могла внешнеполитическая служба последовать за министром иностранных дел, который в разгар кризиса оставил дипломатические средства, чтобы бить в барабан войны? Чем занимались десять месяцев, когда Германия двигалась по пути к войне, те силы в министерстве иностранных дел, которые в непосредственной близости со своих постов наблюдали за так называемым судетским кризисом, понимали собственную ответственность и осознавали возможные катастрофические последствия конфликта?
Исторические исследования в прошлом и настоящем не дали на эти трудные вопросы обстоятельного, исчерпывающего ответа[124]. Дело осложняется тем, что существующая литература касается упомянутых вопросов на трех различных уровнях, которые из-за отсутствия связу ющего исследования с трудом объединяются в целостную картину. Речь идет о нередко резко контрастирующих друге другом свидетельствах самих участников, рассказах посторонних лиц, а также о документах того периода. Поиск ответа затрудняется еще и тем, что служащие министерства иностранных дел к тому времени уже не представляли собой однородную чиновничью массу, сложившуюся в результате отбора, системы образования и служебной карьеры. Старослужащими профессиональным дипломатам, так называемому «старому» министерству иностранных дел, дерзко и грубо поперек дороги встали вторгшиеся в эту твердыню национальной консервативной мысли высокомерные выходцы из рядов партии, CA и СС. Это произошло прежде всего во время крупной, но в подробностях малоизученной перестановки кадров в феврале 1938 г., которая, собственно, и предопределила приобщение министерства иностранных дел и его служб к существовавшей тогда в Германии фашистской идеологии.
Настроение в министерстве иностранных дел
Среди руководства «старого» министерства иностранных дел, которое американский военный следователь Де Витт Пул в 1946 г. после продолжительных опросов назвал «рациональной элитой»[125], уже ко времени так называемого судетского кризиса царило подавленное настроение, вызванное главным образом тревогой за дальнейшее развитие. Отношение этих кругов к предшествовавшим внешнеполитическим акциям Гитлера, возвестившим о его разрыве с европейским мирным устройством, еще подробно не освещалось. Здесь имеются в виду: выход Германии из Лиги Наций и отказ от участия в работе Конференции по сокращению и ограничению вооружений (14.10.1933); нарушение Версальского мирного договора с опубликованием декрета о всеобщей воинской повинности (16.3.1935); аннулирование Локарнского соглашения и оккупация демилитаризованной Рейнской зоны (7.3.1936); подписание секретного германо-итальянского протокола (25.10.1936); заключение антикоминтерновского пакта с Японией (25.11.1936) и, наконец, аншлюс Австрии (13.3.1938). Существует предположение, что настроение в министерстве иностранных дел и его представительствах за рубежом наряду с соответствующими социальными и интеллектуальными предпосылками носило также отпечаток специфических переживаний отдельных поколений. Так, более старшие из представителей этих кругов явно или скрытно проводили или одобряли «политику мирной ревизии»[126] «версальского диктата» и поэтому до известной степени закрывали глаза на вызывающие тревогу перемены. В то же время более молодые силы, получившие профессиональную подготовку и влившиеся в министерство иностранных дел в период Веймарской республики, уже при первых признаках отхода Гитлера от установившегося в Европе мирного устройства стали выражать свое недовольство. Должно быть, в эти годы в обеих группировках, хотя и с различной мерой интенсивности, усилились сомнения относительно допустимости политики Гитлера. Трудно сказать, обнаружится ли в результате тщательного изучения, что политическая позиция во многом неоднородного высшего служебного персонала МИДа была все же более единодушной. Есть некоторые основания полагать, что, исходя из политических взглядов и симпатий ведущих профессиональных дипломатов министерства иностранных дел, их весьма условно можно отнести к «национал-консервативной элите»[127] (пребывающей в общем потоке германской оппозиции по отношению к Гитлеру) и к «знати»[128] (относящейся к кругам активного сопротивления национал-социализму). Помимо возросшего после реформы Шюлера различия в социальном происхождении и социальной ориентации, определявшими их позиции в отношении внутригерманского развития, на их внешнеполитические взгляды не в последнюю очередь влияла работа за границей. Именно здесь в зависимости от условий и духовного уровня конкретного лица происходила более или менее устойчивая национальная и культурная ассимиляция с образом мышления в других странах, возникали личные привязанности, сохранявшиеся до известной степени и после перехода на работу в министерство. В целом можно с полным основанием предположить, что данный контингент, как правило, благодаря длительному пребыванию за границей, знакомству с культурой этих стран и знанию иностранных языков обладал более широким политическим кругозором и был менее восприимчив к выросшей из специфических национальных тревог гомогенизации массового сознания, подчиненного направляющей воле одного человека.
В эти недели кризиса настроение глубокой озабоченности царило не только среди руководящих работников центра в Берлине, но и в крупных представительствах за границей. Причем специального ис следования требует вопрос, почему тревога этой «рациональной элиты» не трансформировалась непосредственно в политическую практику. Типичной для их стремления традиционными средствами достичь изменения в сознании германского руководства явилась зафиксированная Фрицем Видеманом попытка глав трех дипломатических миссий разъяснить Гитлеру всю серьезность ситуации. Присутствовавшие в приказном порядке на партийном съезде в Нюрнберге (4 — 6 сентября 1938 г.) германские послы: в Париже — граф Иоханнес фон Вельчек, Лондоне — Герберт фон Дирксен и Вашингто не — Ганс Дикхоф, — прослушав провокационную речь Гитлера, стали добиваться аудиенции, чтобы объяснить ему положение в каждой из этих стран. Гитлер же не захотел с ними встречаться. По словам его давнего адъютанта, Гитлер считал профессиональных дипломатов профессиональными «пораженцами, которых не стоит к себе и близко подпускать. Послы оказались в недостойной ситуации». Наконец в по следний день съезда Гитлер, осыпая их проклятиями, велел пригласить к себе послов, несколько дней унизительно ожидавших в приемной. Он «принял всех трех вместе, уделив им примерно 10 минут»[129]
Пренебрежительное отношение Гитлера к дипломатии «старого» ведомства было общеизвестно. Как писал впоследствии Риббентроп, «к министерству иностранных дел и его личному составу Адольф Гитлер относился с недоверием»[130]. Он «видел в этом министерстве закоснелый чиновничий аппарат, которого национал-социализм по-настоящему так и не коснулся... и часто
