Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938-1939

которым проходил его визит. Личное присутствие Сталина, обескуражившее немецкую сторону[1190], отнюдь не противоречило этому: оно, согласно наблюдению Хильгера, было «шагом, заранее рассчитанным Сталиным на эффект, и одновременно являлось для Риббентропа намеком на то, что либо дого­вор будет заключен тотчас же, либо он не будет подписан никогда»[1191].

Заявление Риббентропа на процессе Международного военного трибунала о том, что «оказанный ему Сталиным и Молотовым прием» был «очень радушным»[1192], являлось одним из его многочисленных пре­увеличений и искажений; он прибегнул к нему, пытаясь ради собственного спасения зачислить в свои сообщники и Советское правительство[1193]. Ведь в действительности, по словам Хильгера, Риб­бентроп сам «после короткого, формального приветствия», с которым к нему обратился Сталин[1194], «стал рассыпаться в уверениях относительно доброй воли германской стороны, которые Сталин воспринял сухо и по-деловому»[1195]. В противоположность Риббентропу Сталин в ходе даль­нейших переговоров вел себя «очень естественно и непретенциозно»[1196].

Первая беседа продолжалась с 15 час. 30 мин. до 18 час. 30 мин. по московскому времени. Риббентроп, вступив в разговор, долго распро­странялся о «желании Германии... поставить германо-советские отно­ шения на новую основу и добиться соглашений во всех областях (выделено автором)». Он подчеркнул заинтересованность своего пра­вительства в том, чтобы «добиться взаимопонимания с Россией на мак­симально длительный срок». При этом он — согласно его собственным свидетельствам — сослался «на весеннюю речь Сталина, в которой Сталин, по нашему мнению, высказал сходные идеи». Это была первая в тот день ссылка на выступление Сталина на XVIII съезде партии 10 марта 1939 г., и она прозвучала как своего рода легитимация герман­ского образа действий из уст германского представителя.

Согласно более поздним свидетельствам Риббентропа (Хильгер о подобном не сообщает), затем выступил «Сталин — кратко, вырази­тельно, немногословно, но то, что он говорил, ясно и недвусмысленно, как мне показалось, обнаруживало также желание согласовать инте­ресы и достичь взаимопонимания с Германией». В итоге этого «первого принципиального разговора» была «констатирована обоюдная готов­ность к заключению пакта о ненападении». При этом Риббентропу «от­вет Сталина» показался «столь положительным, (что он, Риббентроп, решил для себя. — И.Ф.), что мы... тотчас смогли перейти к рассмотре­нию фактической стороны взаимного разграничения интересов и, в ча­стности, к обсуждению германо-польского кризиса»[1197].

Таким образом, Риббентроп очень быстро перешел от позитивно протекавшего обмена мнениями относительно заключения пакта о не­нападении как такового к коренным вопросам секретного дополнитель­ного протокола, который дол жен был обсуждаться во вторую очередь. Здесь он опирался на «директивы», данные ему Гитлером. Впоследствии Риббентроп заявил: «Я изложил пожелание Адольфа Гитлера, чтобы обе стороны пришли к окончательному соглашению, и я, конечно же, гово­рил также о кризисной ситуации в Европе. Я сказал русским господам, что Германия сделает все для того, чтобы мирным путем урегулировать ситуацию с Польшей и все связанные с этим трудности и, несмотря ни на что, все-таки прийти к дружескому соглашению»[1198]. Подобная констата­ция не могла явиться сюрпризом ни для советских партнеров по переговорам, ни для обоих присутствовавших при сем германских дипломатов. Она была продолжением той линии, которую Риббентроп по поручению Гитлера уже рекомендовал своим служащим и дл я предыдущих зонди­рующих контактов с советскими представителями.

Однако имелось одно существенное различие. Если к моменту прежних зондирующих контактов еще не была исключена возмож­ность мирного урегулирования, то теперь ведь решимость Гитлера к войне была более или менее очевидной: уже была назначена дата нача­ла нападения. И естественно, теперь, на столь продвинутой стадии под­готовки, стремление ввести в заблуждение Советское правительство относительно цели этого навязанного ему визита и завуалировать пла­ны Гитлера выглядело не имеющим себе равных по наивности фарсом. Одновременно такое поведение показывало, насколько мала была даже в тот момент вера Гитлера в готовность Сталина к соучастию. Этим же объясняется тот факт, что Риббентроп во время своего визита в Кремль никак не мог почувствовать себя среди единомышленников[1199].

Ведь, как показал впоследствии под присягой Гауе, Риббентроп на всем протяжении своих московских переговоров строго придерживался указания Гитлера: «Как при... неофициальных контактах (сопровож­ давших переговоры. — Я.Ф.), так и в ходе самих переговоров рейхсминистр иностранных дел выбирал выражения таким образом, что военный конфликт Германии с Польшей выглядел в его освещении не как уже окончательно решенное дело, а всего лишь как возможность, которую нельзя исключать. С советской стороны по этому пункту не было сделано никаких заявлений, которые заключали бы в себе одобре­ние подобного конфликта или побуждение к нему. Напротив, советские представители ограничились в этом отношении тем, что просто приня­ли к сведению высказывания германского представителя»[1200].

На процессе Риббентроп вполне определенно подтвердил это. На вопрос: «Верно ли, что эти переговоры (по территориальным вопро­сам. — И.Ф.) недвусмысленно велись лишь на тот случай, если бы на основе пакта о ненападении и политического урегулирования между Россией и Германией не удалось урегулировать польский конф­ликт?» — он ответил: «Да, именно так. Я тогда выразился в том смысле, что с германской стороны, естественно, будет сделано все для того, чтобы решить эти проблемы мирным, дипломатическим путем». И на следующий вопрос, гласивший: «Пообещала ли вам Россия при этом решении дипломатическую поддержку или благожелательный нейтра­литет?» — Риббентроп дал утвердительный ответ, подчеркнув: «Это ведь само собой вытекало из пакта о ненападении и всего процесса пере­говоров в Москве»[1201]. (Тот факт, что эта фикция германских усилий, на­ правленных на мирное разрешение конфликта, последовательно сохранялась и поддерживалась на всем протяжении переговоров, объ­ясняет заметное на фотографиях облегчение и удовлетворение герман­ского посла, поначалу действительно верившего, что он способствует сохранению мира.)

Для оправдания этого вуалирования военных планов Гитлера Риб­бентроп позднее выдвинул утверждение, будто даже к моменту его по­ездки в Москву никакого «окончательного решения» Гитлера относи­тельно нападения на Польшу вообще не существовало[1202] или по край­ней мере он, Риббентроп, «ничего не знал о так называемом решении фюрера напасть на Польшу»[1203]. Зато Риббентроп в присутствии Гауса не мог отрицать, что «во время дискуссии в Москве... было ясно, что уг­роза подобного конфликта была бы... налицо, если бы последняя воз­можность переговоров оказалась исчерпанной»[1204]. Эта формулировка позволяет заключить, что Риббентроп трактовал предписанные ему инструкции очень широко, а именно в том смысле, что он дал «ясно» по­нять, что «возможность подобного конфликта» возникла бы лишь в том случае, если бы оказалась исчерпанной последняя (возможность) пере­говоров». При этом Риббентроп, как он позже подчеркивал, «указал Сталину на то, что с германской стороны будет сделано все, чтобы ре­шить эти вопросы мирным дипломатическим путем»[1205].

Неизвестно, какое значение придавали (если вообще придавали) Сталин и Молотов этим неоднократным заверениям Риббентропа в стремлении Германии всеми мыслимыми дипломатическими средства­ми добиться мирного урегулирования своего конфликта с Польшей. Невозможно также ответить и на вопрос о том, не явился ли очередной зигзаг, совершенный Гитлером как раз в эти дни и выразившийся в его переориентации с общей на локализованную войну и, наконец, на «по­этапное решение» своего конфликта с Польшей[1206], результатом воз­действия московских переговоров на его военно-политические планы.

И действительно, не в последнюю очередь с учетом известного раз­вития последующих событий нельзя