сбрасывать со счетов предположение о том, что советская сторона в ходе переговоров с Риббентропом тем или иным образом (прямо декларируя или косвенно давая понять своей позицией) продемонстрировала свою заинтересованность в мирном урегулировании мирового кризиса вообще и дипломатическом улажи вании конфликта с Польшей в частности, выдвинув на обсуждение идею международной конференции и заручившись обещанием Риббентропа о том, что Советский союз (на этот раз) сможет участвовать в по добной конференции[1207]. Выражение такой заинтересованности не только шло бы в русле ее опасений относительно того, что в последнюю минуту за ее спиной мог бы стать реальностью «второй Мюнхен», которым была бы предрешена судьба Польши, — оно являлось бы также логическим продолжением декларирования тех пожеланий, которые Молотов неоднократно высказывал Шуленбургу. Оно, далее, в столь же сильной степени соответствовало бы принципам так называемой со ветской «политики мира», в какой подобным образом отстаиваемое решение казалось способным избавить Советское правительство от нежелательного вовлечения в польский конфликт, что легко могло привести к коллизии с существовавшим советско-польским пактом о ненападении и втянуть Советский Союз в конфликты с державами — гарантами независимости Польши, каковыми являлись Франция и Англия. Наконец, оно соответствовало бы желанию не допустить приближения к советской территории германо- польской фронтовой линии, поскольку в противном случае рано или поздно еще больше возрос бы риск для безопасности СССР. Возможность разрешения кризиса мирным, дипломатическим путем должна была показаться Сталину при некоторой широте взгляда единственным надежным выходом из его военно- политической дилеммы. И многое говорит за то, что он отстаивал бы ее, если бы Риббентроп сделал ее упомянутым образом предметом обсуждения. (Заявление Гауса о том, что Сталин и Молотов проявили пассивность в этом вопросе, основано исключительно на его наблюдениях, относящихся ко второму раунду переговоров.)
По утверждению Риббентропа, те меры, которые надлежало принять на случай войны, обсуждались лишь во вторую очередь. Он заявил: «Затем мы заговорил и о том, что следовало принять немецкой и русской сторонам в случае вооруженного конфликта»[1208]. На случай возникновения германо-польского конфликта, который при сложившемся положении нельзя было исключать, «была согласована'' демаркационная линия'»[1209]. Эту демаркационную линию, соответствовавшую директивам Гитлера относительно разграничения сфер интересов, Риббентроп в общих чертах нанес на карту. По его собственным словам, «она проходила вдоль рек Рыся (правильно: Писа.
Указание Риббентропа на то, что очерченная линия была определена в качестве «демаркационной линии», имеет важное значение: на этой стадии переговоров речь шла о том, что Германия использует все средства мирного решения конфликта; в случае же, если тем не менее возникнет «ситуация невыносимых польских провокаций»[1211] и Германия окажется втянутой в вооруженный конфликт и сочтет себя вынужденной вступить в Польшу, она обязывалась лимитировать свои возможные военные акции пределами намеченной разграничительной линии. Тем самым Риббентроп гарантировал Советскому Союзу, что германский вермахт не вступит в прилегающие к СССР районы Поль ши. Следовательно, Германия недвусмысленно отказывалась от (военного захвата) польских территорий, которые советский Генеральный штаб считал областями, важными с точки зрения интересов обороны СССР и стратегически важными в рамках концепции выдвинутой вперед обороны. Борьбу за часть этих областей с целью обеспечения себе прохода через них и их временного военного использования безуспешно вел нарком обороны Ворошилов на переговорах с миссиями западных держав. Теперь же эти территории были гарантированы Советскому Союзу без всяких усилий с его стороны и предположительно в значительной мере неожиданно.
Это в максимальной степени соответствовало интересам Сталина, так как означало мгновенное ослабление напряженности сложившегося для него военного положения. Кроме того, это обеспечивало Сталину, если он к тому времени уже был убежден в неизбежности конфликта с Германией, пояс безопасности, то есть предполье, в котором он нуждался для развертывания своих дивизий на выдвинутых вперед оборонительных рубежах. Существует подозрение, что эта уступчивость германской стороны начала притуплять бдительность Сталина. Последующие территориальные уступки призваны были, далее, постепенно внушить ему мысль о том, что не Гитлер, а он сам является выигравшей стороной в этом беспрецедентном тасовании различных территорий. Ведь в качестве следующего шага Риббентроп предложил Советскому Союзу в рамках «гармонизации интересов» двух стран «Финляндию, Прибалтику и Бессарабию»[1212]. В вопросе о Финляндии и Бессарабии «договорились быстро»[1213].
По-иному сложилось обсуждение предложения Риббентропа о демаркационной линии в Прибалтике. Линия по Западной Двине, предложить которую Риббентроп был уполномочен Гитлером, не могла не вызвать у советских представителей неприятных эмоций ввиду еще не изгладившихся из памяти воспоминаний обоях, которые вел в Прибалтике германский добровольческий корпус. Вдобавок эта разделительная линия стимулировала опасения советской стороны относительно того, что германский вермахт намерен в рамках осуществления плана «Вайс» вторгнуться и на территорию Прибалтики. Сталин и Молотов, должно быть, были всерьез встревожены этой перспективой. Поэтому при обсуждении прибалтийского вопроса они, очевидно, проявили определенную «жесткость»[1214], но в то же время, видимо, и не выдвинули никаких принципиальных возражений против линии по Западной Двине. Единственное разумное объяснение этого может состоять в предпо ложении, что они в тот момент вообще еще не отдавали себе отчета в, возможно, неограниченном объеме предложений, исходивших от Гитлера. Лишь в дальнейшем они, судя по всему, постепенно осознали это: результатом такого запоздалого осознания явилось предъявление еще двух требований. Первое касалось Прибалтики. Это было дополнительное требование относительно Литвы, которое Гитлер удовлетворил, передав по договору о границе и дружбе от 28 сентября 1939 г.[1215] Литву Советскому Союзу. Второе требование имело отношение к Юго-Востоку. Это было запоздалое требование относительно Проливов, которое Молотов выдвинул в ходе своего визита в Берлин в ноябре 1940 г. Однако к этому времени казавшаяся безбрежной щедрость Гитлера иссякла: заключенный с СССР договор о моратории уже принес ему желанные плоды.
В переговорах 23 августа, однако, Сталин еще пытался заполучить часть в ситуации, когда могло бы быть приобретено без всяких возражений и целое. Он настаивал на том, что его Балтийский флот не может обойтись без расположенных на западном побережье Латвии портов Либавы (Лиепаи) и Виндавы (Вентспилса), и, возможно, добавил при этом, что даже западные военные миссии проявили понимание в отношении этой необходимости[1216]. Либава и Виндава не только принадлежали к немногочисленным незамерзающим портам восточного побережья Балтийского моря, как это понимала делегация Риббентропа[1217] они имели в первую очередь стратегическое значение. Во время переговоров с западными военными миссиями Ворошилов настаивал на временной оккупации Либавы — более значимого из двух портов, расположенного на юго- западе Латвии, — как важного опорного пункта сопротивления агрессии по варианту № 1 (кампания на Западе) и по варианту № 2 (кампания против Польши). Использование этих портов должно было в случае войны обеспечить советскому флоту на Балтике возможность проводить крейсерские операции, организовывать вылазки подводных лодок, осуществлять минирование акватории Балтийского моря, прилегающей к побережью Восточной Пруссии и Померании, и блокировать доставку в Германию железной руды из Швеции.
То, что Сталин при обсуждении содержания соглашения о разграничении сфер интересов настаивал на передаче Советскому Союзу портов Либавы и Виндавы, заставляет предположить, что неотъемлемые компоненты его концепции безопасности, стоявшей за советскими требованиями на переговорах с западными военными миссиями, остались в силе и в изменившихся условиях. А это позволяет сделать вывод, что Сталин, несмотря на выраженную германской стороной готовность заключить пакт, продолжал считаться с возможностью военной экспансии Германии в восточном направлении. Риббентроп обещал учесть пожелание, но тем не менее счел нужным заручиться согласием Гитлера[1218]. И перерыв в переговорах предоставил ему такую возможность.
