Чехов без глянца

Да и Лика не отставала от него и порой отвечала ему в таком же духе, вроде того что она приняла предложение выйти замуж за одного владельца винного завода — старичка семидесяти двух лет. Когда мы жили в Мелихове, Лика бывала у нас там постоянно. Мы так к ней привыкли, что даже родите­ли наши скучали, когда она долго не приезжала. <...> В летнюю пору Лика жила у нас в Мелихове подол­гу. С ее участием у нас происходили чудесные му­зыкальные вечера. Лика недурно пела и одно вре­мя даже готовилась быть оперной певицей.

Мария Тимофеевна Дроздова:

Все в доме любили Лику и радовались ее приезду. Всех пленяла ее красота, остроумие. Приезжала она внезапно, на тройке с бубенцами, серебром разлива­ющимися у крыльца. Собаки с невероятным лаем и визгом выскакивали на звон бубенцов. Переполох в доме, все бежали навстречу. Приехала Лика! Весь дом наполнялся шумом, смехом.

Мария Павловна Чехова:

Между Ли кой и Антоном Павловичем в конце кон­цов возникли довольно сложные отношения. Они очень подружились, и похоже было, что увлеклись друг другом. Правда, тогда, да и долгое время спустя, я думала, что больше чувств было со стороны брага, чем Лики. Лика не была откровенна со мной о своих чувствах к Ан тону Павловичу, как, скажем, она была откровенна в дальнейших письмах ко мне по поводу ее отношений к И. Н. Потапенко. Отношения Лики и Антона Павловича раскрылись позднее, когда ста­ли известны ее письма к Антону Павловичу. Лика в письме к брату пишет: «У нас с Вами отноше­ния странные. Мне просто хочется Вас видеть, и я 245

всегда первая делаю все, что MOiy. Вы же хотите, что­бы Вам было спокойно и хорошо и чтобы около Вас сидели и приезжали бы к Вам. а сами не сделаете ни шагу ни для кого. Я уверена, что если я в течение го да почему-либо не приеду к Вам. Вы не шевельнетесь сами повидаться со мной... Я буду бесконечно счаст­лива. когда, наконец, ко всему этому и к Вам смогу относиться вполне равнодушно», — это уже говорит о серьезном чувстве Лики к Антону Павловичу и о том, что он знал об этом чувстве. Другие письма Лики рассказывают о большой ее любви и страданиях, которые Антон Павлович причинял ей своим равнодушием: «Вы отлично зна­ете, как я отношусь к Вам, а потому я нисколько не стыжусь и писать об этом. Знаю также и Ваше отно­шение — или снисходительное, или полное игнори­ рования. Самое мое горячее желание — вылечиться от этого ужасного состояния, в котором нахожусь, но это так трудно самой. Умоляю Вас, помогите мне, не зовите меня к себе, не видайтесь со мной. Для Вас это не так важно, а мне, может быть, это и по­может Вас забыть».

Антон Павлович обращал все это в шутку, а Лика... продолжала по-прежнему бывать у нас. Я не знаю, что было в душе брата, но мне кажется, что он стре­мился побороть свое чувство к Лике. К тому же у Лики были некоторые черты, чуждые брату: бесха­рактерность, склонность к быту богемы. И, может быть, то, что он писал ей однажды в шутку, впослед­ствии оказалось сказанным всерьез: «В Вас, Лика, сидит большой крокодил, и. в сущности, я хорошо делаю, что слушаюсь здравого смысла, а не сердца, которое Вы укусили».

Рождение драматурга. «Иванов»

Иван Леонтьевич Щеглов:

247

Драматургом же сделался он, можно сказать, неча­янно, попав однажды в театр Корша на представле­ ние заигранной одноактной пьески «Победителей не судят» (сюжет пьески верт ится на укрощении грубого, но добродушного моряка великосветской красавицей). «Победителей не судят» — переделка с французского, и довольно-таки топорная, изящ­ной салонной вещицы Пьера Бертона «Lesjurons de Cadillac», в которой восхищали в шестидесятых го­дах в Михайловском театре петербургскую публику- г-жа Нагггаль-Арно и г. Дьедоние. У Корша отлича­лись г-жа Рыбчинская и г. Соловцов, находившийся, кстати сказать, в приятельских отношениях с Чехо­вым. Соловцов, своей дюжей фигурой, зычным го­лосом и резкой манерой подходивший как нельзя более к заглавной роли, настолько понравился Че­хову, что у него, как он сам мне рассказывал, яви­лась мысль написать для него «роль»... нечто вроде русского медведя, взамен французского. Таким образом, появился на свет водевиль «Мед­ведь» — чеховский театральный первенец, жиз­

ненностью и оригинальностью оставивший дале­ко за флагом своих шаблонных водевильных свер­ стников.

Сценический успех «Медведя» не помешал, однако, Чехову критически отнестись к самому исполне­ нию. «Соловцов играл феноменально. — пишет он мне. цитируя любимое словечко режиссера театра Корша. — Рыбчинская была прилична и мила. В те­атре стоял непрерывный хохот; монологи обрыва­лись аплодисментами. В i-е и 2-е представление вы­зывали и актеров, и автора. Все газетчики, кроме Васильева, расхвалили... Но, душа моя. играют Со­ловцов и Рыбчинская не артистически, без оттен­ков, дуют в одну ноту, трусят и проч. Игра топор­ная». И заключает с обычным добродушным юмо­ром: «После первого представления случилось несчастье: кофейник убил моего медведя. Рыбчин­ская пила кофе, кофейник лопнул от пара и обва­рил ей лицо. Второй раз играла Глама, очень при­лично. Теперь Глама уехала в Питер, и. таким обра­зом, мой пушной зверь поневоле издох, не прожив и трех дней».

11очти одновременно явился на свет непредвиден­ный «драматический выкидыш» (слово Чехова) уже в виде большой четырехактной комедии... Че­хов недаром называл своего «Иванова» «выкиды­шем»: если «Медведь» написан был для Соловцова, что называется, в один присест, то «Иванов» был набросан чуть ли не на пари с Коршем в каких-ни- будь две недели.

Михаил Павлович Чехов:

В сумрачном кабинете корнеевского дома на Куд­ринской-Садовой он стал писать акт за актом, ко­торые тотчас же передавались Коршу для цензуры и для репетиций.

Алексей Алексеевич Должен ко:

В связи с этим у него часто бывали артисты Градов- Соколов, Киселевский, Давыдов. Мартынова, Ко­ шева и другие. Они читали пьесу и распределяли между собою роли. Антон очень волновался и гово­рил, что «все бы это было хорошо, если бы артисты проявляли больше жизненных инстинктов». Потом начались репетиции, и пьеса пошла очень хорошо. Исполнение было прекрасное. Публика осталась очень довольна.

Михаил Павлович Чехов:

Смотреть его собралась самая изысканная москов­ская публика. Театр был переполнен. Одни ожидали увидеть в «Иванове» веселый фарс в стиле тогдаш­них рассказов Чехова, помещавшихся в «Осколках», другие ждали от него чего-то нового, более серьезно­го, — и не ошиблись. Успех оказался пестрым: одни шикали, другие, которых было большинство, шум­но аплодировали и вызывали автора, но в общем «Иванова» не поняли, и еще долго потом газеты вы­ясняли личность и характер главного героя. Но как бы то ни было, о пьесе заговорили. Новизна замыс­ла и драматичность приемов автора обратили на не­го всеобщее внимание как на драматурга, и с этого момента начинается его официальная драматурги­ческая деятельность. «Ты не можешь себе предста­вить, — пишет Антон Павлович брату Александ­ру после первого представления „Иванова', — что было! Из такого малозначащего дерьма, как моя пьесенка... получилось черт знает что... Шумели, галдели, хлопали, шикали; в буфете едва не подра­лись, а на галерке студенты хотели вышвырнуть ко­го-то, и полиция вывела двоих. Возбуждение было общее. Сестра едва не упала в обморок, Дюковский, с которым сделалось сердцебиение, бежал, а Ки­селев ни с того ни с сего схватил себя за голову 249

и очень искренне возопил: „Что же я теперь буду де­лать?' Актеры были нервно напряжены... На другой день после спектакля появилась в „Московском лист­ке' рецензия Петра Кичеева, который обзывает мою пьесу нагло-цинической, безнравственной дре­беденью» (24 ноября 1887 года). Я был на этом спектакле и помню, что происходи­ло тогда в театре Корша. Это было что-то неверо­ ятное. Публика вскакивала со своих мест, одни ап­лодировали, другие шикали и громко свистели, третьи топали ногами. Стулья и кресла в партере были сдвинуты со своих мест, ряды их перепута­лись. сбились в