Чехов без глянца

— Ну, что, Аитуан, как дела?

— Да что, Жан, — плохиссиме! Зачислен отныне официальным порядком в инвалидную команду... Впрочем, медикусы утешают, что я еще долгонько протяну, если буду блюсти инвалидный устав... Это значит: не ку рить, не пить... ну, и прочее. Не аван­тажная перспектива, надо признаться!

И его грустное, утомленное лицо стало еще груст­нее.

Чтобы переменить разговор, я обратил внимание на толстую рукопись, лежавшую на столике...

— Ах, это? Это один юноша мне всучил... Начина­ющий писатель — усиленно просил проштудиро­вать... Поди, думает, невесть какая сладость быть русским писателем! — Чехов вздохнул и показал глазами на пачку писем: — Один ли он тут!

«Ну, люди, — подумал я про себя, — даже в госпи та­ле, больному человеку, не дадут покоя!»

— А это у вас от кого? — кивнул я на букет, украшав­ший больничный столик. — Наверное, какая-ни- будь московская поклонница?

— И не угадали: не поклонница, а поклонник... Да еще, вдобавок, московский богатей, миллионер. — Чехов помолчал и горько усмехнулся: — Небось, и букет преподнес, и целый короб всяких компли­ментов, а попроси у этого самого поклонника «де­сятку» взаймы — ведь не даст! Буд то не знаю я их... этих поклонников!

Мы оба помолчали.

— А знаете ли, кто у меня вчера здесь был? — неожиданно и с видимым удовольствием вставил Чехов. — Вот сидел на этом самом месте, где вы теперь сидите.

— Не догадываюсь.

— Лев Толстой!

Я невольно разволновался.

— Вот интересно, о чем вы с ним разговаривали? Чехов чуть-чуть нахмурился и уклончиво отвечал:

— Говорили мы с ним немного, так как много гово­рить мне запрещено, да и потом... при всем моем глубочайшем почтении к Льву Николаевичу, я во многом с ним не схожусь... во многом! — подчерк­нул он и закашлялся от видимого волнения. Очевидно было, что его более тронул и образовал самый факт посещения, чем его душевный резуль­тат, и также очевидно было... что критика и мораль Льва Толстого у койки больного, нуждающегося пи­сателя пришлась не совсем ко двору.

Чтоб излишне не утомлять Чехова, я поднялся и стал прощаться. Он проводил меня в коридор до самых дверей, убеждая навестить его в непродол­жительном времени в Мелихове.

— Слышите, Жан, я беру с вас слово!.. И. пожалуй­ста, не откладывайте по обыкновению, ибо летом медикусы посылают меня на кумыс. — И уже у самых дверей он добавил, мягко улыбнувшись: — А ведь знаете, я почти привык здесь... здесь так удобно ду­мать! А но утрам я хожу гулять, хожу в Новодеви­чий монастырь... на могилу Плещеева. Другой раз загляну в церковь, прислонюсь к стенке и слушаю, как поют монашенки... И на душе бывает так стран­но и тихо!..

Антон Павлович Чехов. Из дневника iSqj г.:

С 25 марта по го апреля лежал в клинике Остро­умова. Кровохарканье. В обеих верхушках хрипы.

выдох; в правой притупление. 28 марта приходил ко мне Толстой Л. Н.; говорили о бессмертии.

Антон Павлович Чехов. Из письма М. О. Меньшико­ву. Мелихово, 16апреля 1897 г.:

В клинике был у меня Лев Николаевич, с которым вели мы преинтересный разговор, преинтересный для меня, потому что я больше слушал, чем гово­рил. Говорили о бессмертии. Он признает бессмер­тие в кантовском вкусе; полагает, что все мы (люди и животные) будем жить в начале (разум, любовь), сущность и цели которого для нас составляют тай­ну. Мне же это начало или сила представляется в виде бесформенной студенистой массы; мое я — моя индивидуальность, мое сознание сольются с этой массой — такое бессмертие мне не нужно, я не понимаю его, и Лев Николаевич удивляется, что я не понимаю.

Иван Леонтьевич Щеглов:

Приехав в конце апреля в Мелихово, я прямо ужас­нулся перемене, которая произошла в Чехове со вре­мени нашего недавнего свидания в остроумовской клинике. Лицо было желтое, изможденное, он часто кашлял и зябко кутался в плед, несмотря на то, что вечер был на редкость теплый... Помню, в ожида­нии ужина, мы сидели на скамеечке возле его дома, в уютном уголке, украшенном клумбами чудесных тюльпанов; рядом, у ног Чехова, лежал, свернув­шись, его мелиховский любимчик, собачка Бром, маленькая, коричневая, презабавная, похожая на шоколадную сосульку... Чеховски деликатно, метки­ми полунамеками, А. П. повествовал мне о своих жи­тейских невзгодах и сетовал на вызванное ими край­нее переутомление.

— Знаете, Жан, что мне сейчас надо? — заключил 392 он, и в его голосе звучала страдальческая нота. —

Год отдохнуть! Ни больше, ни меньше. Но отдох­нуть в полном смысле. Пожить в полное удоволь­ствие; когда вздумается, — погулять, когда вздума­ется, — почитать, путешествовать, бить баклуши, ухаживать... Понимаете, один только год пере­дышки, а затем я снова примусь работать, как ка­торжный!

1897-1898. Уроки французского

Антон Павлович Чехов. Из письма В. М. Собмевско- му. Мелихово, jg августа 1897 г: Я говорю на всех языках, кроме иностранных; когда за границей я говорю по-немецки или по-француз- ски, то кондуктора обыкновенно смеются, и в Пари­же добраться с одного вокзала на другой для меня это все равно, что играть в жмурки.

Антон Павлович Чехов. Из дневника i8gy г:

4 сент. Приехал в Париж. Moulin rouge, danse du ventre, Cafe du Ncan с гробами. Cafe du Ciel и проч. 8-го сент. В Биаррице. Здесь В. М. Соболевский и В. А. Морозова. Каждый русский в Биаррице жа­луется, что здесь много русских. 14 сент. Байона. Grande course landaise. Бой с ко­ровами.

22 сент. Из Биаррица в Ниццу через Тулузу.

23 сент. Ницца. Поселился в Pension Russe. Зна­комство с Максимом Ковалевским, завтраки у не­го в Beaulieu, в обществе Н. И. Юрасова и худож­ника Якоби. В Монте-Карло.

394 7 окт. Признания шпиона.

9 окт. Видел, как мать Башкирцевой играла в ру­летку. Неприятное зрелище.

15 ноябрь. Монте-Карло. Я видел, как крупье украл золотой.

Антон Павлович Чехов. Из письма М. П. Чеховой. Па­риж, 5(17) сентября 1897 г.:

Вчера весь день ходил по Парижу. Был с Настей в magasin du Louvre, купил себе фуфайку, палку, 2 галстука, сорочку. Вечером был в Moulin rouge, видел знаменитый danse du ventre[12]. В громадном слоне с красными глазами маленькая зрительная зала, куда нужно взбираться по узкой витой лест­нице — здесь и проделывается эта danse du ventre при звоне бубнов и пианино, за которым сидит не­гритянка.

Погода пасмурная, но весело. Город любопытный и располагающий к себе.

Антон Павлович Чехов. Из письма А. С. Суворину. Би­арриц, л (23) сентября 1897 г.:

В Бордо я застал теплое, яркое утро, но чем ближе к Биаррицу, тем все хуже и хуже. Меня встретили Соболевский и Морозова. Когда ехали с вокзала, шел дождь, дул осенний ветер. М<орозова> пред­ лагала занять у нее комнату, но я отклонил сие лю­безное предложение и поселился в «Виктории». Погода в общем неважная, особенно по утрам, но стоит только выглянуть солнцу, как становится жарко и очень весело. Plage[13] интересен; хороша толпа, когда она бездельничает на песке. Я гуляю, слушаю слепых музыкантов; вчера ездил в Байону, был в Casino на «La belle Helene»[14]. Интересен город со своим рынком, где много кухарок с ис­панскими физиономиями. Жизнь здесь дешевая. За 14 франков мне дают комнату во втором этаже. Service и все остальное. Кухня очень хорошая, изысканная, только одно не хорошо — приходит­ся много есть. За завтраком и обедом, все за ту же цену, подают вино, rouge et Ыапс[15]; есть хорошее пиво, хорошая Марсала — одним словом, тяжела ты, шапка Мономаха! Очень много женщин. Погода, кажется, не станет лучше. Придется скоро покинуть эти милые места и отправиться куда-ни­будь на юг, через Париж, конечно. Поеду на Ривьеру, потом, должно быть, в Алжир. Домой не хочется. <...>