Зуб у него, что ли, на моих баб? Поинтересовался:
– Где будешь ее держать?
– В избе, понятно.
– А кормить?
– Да не бойся, прокормлю, – сердито ответил Гриша. – Мне теперь многое полагается, как поддержавшему свержение подлой власти капитала. Мы свой, мы новый мир построим, – многозначительно подчеркнул он. – В Рядновке померла одна бабка. Совсем старая, ее мужик конвоиром работал в лагере. Не в пионерском, понятно, – усмехнулся. – Перебивались с кваса на хлеб, старая дура, а померла, так у нее в матрасе нашли сталинские дензнаки.
– Сердито сплюнул за борт:
– Вот жили! А теперь помри кто, что найдешь в матрасе?
– У меня рабочих обижать не будут, – важно сообщал в пространство херр Цибель. В тирольской шляпе с пером сидел на корме, как Мефистофель. – У меня все будут охотно работать. Мы быстро поднимем весь край. Русские мужики к нам побегут из других округов.
– А браконьеры? – ждал ответа Гриша.
– У меня каждый человек получит возможность произвести и продать товар. Каждый человек получит возможность держать породистых свиней, ловить крупную рыбу. А еще, – доверительно сообщил херр Цибель. – Я с каждой продажи разрешу своим мужикам брать себе процент… Может, целых десять процентов…
– Сколько, сколько? – заинтересовался Зазебаев.
– Десять, – важно подчеркнул херр Цибель. Даже показал на пальцах. – За этим процентом начинается воровство.
– Вот глупый немец! – плюнул Гриша в ласковый лунный отблеск. – Настоящее воровство начинается после девяносто седьмого процента!
9
К деревне подошли под утро.
Немцы озябли. Нервничали. Виталий первый выскочил на сырой, пахнущий тиной песок, протянул холодную руку фрекен Эрике, потом немцу. Горбатые избы тоскливо торчали из тумана, как старые стога. Не светились ни огонька. Темный буксир капитана Степы Карася смутно угадывался у низенького гнилого причала. Даже габариты не светились, ушел Степа Карась наводить порядок в глубинке, наверное, да там и запил. У Виталия заломило виски, до того хотел увидеть Катерину. В нарождающемся утреннем свете несомненное сходство фрекен Эрики с Катериной (а значит, со Светланой Константиновной) казалось ему кощунственным.
– Гриша, – попросил, – покорми немцев.
Сам, не оглядываясь, поднялся по берегу.
Бежал по безмолвной, хорошо знакомой улице – ранней, пустой, сонной.
Заорал безумный петух, беспокойно мыкнула в стойле корова. Потом сквозь тонкую пелену тумана Виталий различил впереди бетонную статую. В окне Чистяковых горел свет, это Виталию страшно не понравилось. «Пьет, гад, сманывает мою Катьку в Томск, – подумал о Павлике и кулаки злобно зачесались. – Сбежал с валютой. Отберу!»
Трава перед крылечком истоптана, у сарая разметано сено клочьями.
Виталий легко взбежал на низенькое крылечко, увидел, что дверь не заперта.
Ногой откинул дверь. Увидел керосиновую лампу. У стены, как после драки, перевернутый стул. За круглым столом, заставленным мутными бутылками и немудреной сельской закуской, сидел, неестественно покосившись, капитан Степа Карась. Деревянная нога отставлена, лицо перекошено. Двумя пальцами левой руки (другие отсутствовали) он, как крюком, ловко хватал и забрасывал в широко раскрытый перекосившийся от выпивки рот кислую капусту. Увидев Виталия, пододвинул стакан.
– А где?… – начал Виталий.
Уже увидел, что занавеска, закрывавшая вход в комнату Катерины, сорвана.
– Если ты про девку…
Коротко кивнул.
– Ушла.
– А Павлик?
– И он ушел.
– Куда можно уйти отсюда?
– От чего… Вот как правильней говорить… – капитан Карась был так пьян, что разговаривал почти разумно.
– Ну, от чего?
– От народного гнева.
Виталий сел верхом на стул и долго смотрел в пустые глаза Карася.
Одноногий капитан шумно жевал, сглатывал, хрипло дышал. Глаза его тоже были устремлены на Виталия, но взгляда не было. И удовольствия в глазах не было. Когда Виталий помахал перед глазами капитана рукой, ничего особенного в этих пустых глазах не отразилось.
– Куда ушли?
– В болота.
– Что пьешь?
– Водку.
– Где взял?
– У нас целых десять ящиков на борту.
– Зачем столько?
– Подарок пробудившемуся революционному народу.
– Это же паленая водка, – указал Виталий на чернильное клеймо «Эта водка настоящая». – Откуда?
– От Павлика Мельникова.
Так дошло до Виталия странное.
Дошло до него, что паленую водку подлый одноногий капитан Степа Карась доставлял в Благушино и в Рядновку вовсе не в первый раз. И всегда доставлял ее туда по тайному приказу Золотых Яиц. А что ты, Виталька, ничего об этом не знаешь, сказал Карась, так это твои проблемы. Доставляемая водка имела всегда абсолютно целевое назначение – шла на поддержку энтузиазма революционно настроенных масс. Так что, бурлаков и скотников в Благушино и в Рядновке, с горечью понял Виталий, спаивал вовсе не какой-то там тайный конкурент, а сам Павлик. И добившись своего, пришел этой ночью на буксире в Рядновку, забрал Катьку, и исчезли они с непромокаемым мешком за спиной. Уж Катька знает дорогу.
– А где твои люди? – изумился Виталий.
– Экипаж отдыхает.
– Что ж ты, скотина? Как допустил, чтобы Катерину увели силой?
– Да ну, «увели»! – выпятил толстые губы Карась. – Смеялась громко. Вдвоем ушли. Эта девка как лешачиха. Знает свои болота.
Дальнейшую часть своих приключений Виталий потом рассказывал неохотно.
Будто бы попытался привести одноногого капитана в чувство, даже облил ледяной болотной водой, но Карася только вырвало. На все вопросы отвечал, что Катька в судовую роль не внесена, иначе спала бы на буксире. Так что ушла девка.
– Куда? – пытался дозваться Виталий.
– Подальше от народного гнева.
Высадив стакан водки, Виталий сел перед окном.
Фитиль в лампе нагорел, в избе темно, тяжко пахло керосином.
Теперь не оставалось сомнений, что Павлик давно вынашивал мысль уйти. Все наличные деньги немца прихватил с собой, обманул херра Цибеля. И Виталия обманул: Катерину прихватил с собой. Катька дура, конечно, но насильно увести такую невозможно. Значит, уговорил. Всех кинул.
Бунт…
Деньги…
Катерина…
Огненная вода…
Виталий чувствовал, что сходит с ума.
Лампа почти погасла, когда на реке послышался рокот мотора.
Рокот приблизился, раздались голоса. «Да у Гришки они, – расслышал Виталий злой голос деда Егора. – Раз ушли на его лодке, значит, у него сидят, у Зазебаева. Ишь, как несет деревянным маслом. Идем все к Гришке».
«Да ну, дед, ты совсем никакой, – сказал кто-то. – Иди отдохни. Утром поднимем».
«Ну ладно, – согласился Чистяков. – Только буксир Карася осмотрите».
Загасив лампу, Виталий встал у косяка. Когда дед Егор, вздыхая, открыл дверь, рванул старика, зажал ладонью противный революционный рот.
– Молчи, дурак старый!
– Молчу, молчу.
– С бунтовщиками приплыл?
– С комитетом, – жалко ответил дед. Наверное, ударился головой о стену.
– Собирай продукты, спички, сухой спирт. Все, что обычно берешь на болота. Доходит? Жратву бери. Выходим через пять минут, пока твои люди шарятся на буксире.
– Да куда выходим?
– Катерину искать.
