если половина присутствующих лишена голосов в судебном порядке?
– И что Кузнецов?
– А он свое тянет: не получал никаких документов! Так что начнется теперь борьба за печать. Как юрист говорю. Но мы представителей КАСЕ затаскаем по судам, потому что время работает на нас, а бывший полковник Федин, – Золотаревский подмигнул Семину, – официально досматривает служебные кабинеты КАСЕ. Вот как все в жизни поворачивается. Не успел господин Кузнецов. Пришла пора возвращать кредиты, а где деньги?
– Что ж, – кивнул Семин. – Настраивай средства массовой информации.
– Это ты о ком? – не понял Золотаревский.
– Это я о журналистке Полиной Ив
– А не согласится?
– Согласится. Еще как согласится! Такие победителей вычисляют на физиологическом уровне. С проигравшими такие не дружат. Обзвони каналы телевидения, газеты, назначь экстренную пресс-конференцию. Отдай газетчикам всех, кто готовил незаконное собрание. Кузнецова, прежде всего. Сохрани корректность по отношению к губернатору. Пусть Ив
4
Вдруг пошел дождь.
Голова звоном отзывалась на падающее давление.
– Знаешь, как я учился в школе? – пыхтел поддатый юрист. Он вспотел, часто утирался салфеткой. – Как лошадь Пржевальского!
На веранде базы было пусто. Несло березовым дымом, влажной печалью.
– Особенно ненавидел точные науки, – завелся юрист. – Какие они точные, если все надо считать, да? Как юрист говорю. Я только врал и дрался. Не нравился мне этот мир. Мамочка говорит, что я начал шуметь с первой секунды. Голос походил на автосигнализацию. Сразу смекнул, куда меня выпихнули. Папа – интеллигент, мама – рафинированная интеллигентка, а я рос и дрался. Рос, врал и дрался.
Подмигнул:
«В мире нет бойца смелей, чем напуганный еврей». Слыхал про такое? Выгнали меня из школы, потянули в военкомат. Молоденькая тетка посмотрела на меня голого: «Жопа через какую букву пишется?» – «Через
Хороший коньяк меняет ход внутренних часов.
Много хорошего коньяка напрочь переводит стрелки.
Прикончив вторую бутылку, Семин явственно увидел будущее. Раньше Нюрка запрещала разглядывать будущее после двух бутылок коньяка, но сейчас ее рядом не было.
– Сидят Дональд Рамсфелд и Коллин Пауэлл в баре, – нес свое Золотаревский. – Входит белый парень. «Ой, – говорит, – вы что, правда, Рамсефелд и Пауэлл?» – «Ну да, правда», – отвечает Пауэлл. – «Ух ты! – радуется парень. – А о чем разговариваете?» – «Да вот, планируем третью мировую войну». – «И как хотите ее начать?» – «Может для начала убьем исламистов парочку миллионов. Конечно, и свои потери планируем». – «Это еще какие потери?» – «Ну, скажем, парочка десантников. Как без этого? Простые хорошие парни». – «Ну, блин! – говорит парень. – Да зачем мочить таких хороших парней?» Тут Пауэлл и поворачивается к Рамсфелду: «Видишь, Доналд, я тебе говорил, что всем по херу парочка миллионов исламистов».
– Вызови катер.
– В Томск? – обрадовался юрист.
Семин покачал головой. К черту Томск! В глушь, в болота.
Он отчетливо прозревал будущее. После второй бутылки оно ни в каком варианте уже не казалось ему пугающим. И было, было, было еще одно интересное дельце…
Коньяк растворялся в крови. Пароходы плывут. Солнце светит. Гражданка Ермолова на железной печке, вынесенной во двор, варит варенье. Господин Кузнецов прогуливает по скверу сына Бориску, относящегося больше к миру растений. И все же мир уже не совсем такой, каким был до моего появления в Энске. Это всегда как на лекции, ухмыльнулся он. Читаешь про свое, чувствуешь: доходит до людей, замер зал. А когда кончил, непременно донесется: «Эй, на трибуне! Стаканчик освободился?»
Но мир изменился.
Немного, но изменился.
Предательство – всегда лишь вопрос времени.
Толкнешь костяшку домино, валятся все. Надо только понять, какую правильно толкать первой.
5
Еще поддав, Золотаревский устроился на палубе.
Злой моторист высунулся из люка, кивнул в сторону мордастого лоцмана: «Без него запурхаемся. Хорошо, что взяли. Это Ванька Васенев, из местных. Рядовой бурлак. Нам до Рядновки по протокам да по болотным речкам».
Золотаревский отмахнулся.
– После армии прокладывал дорогу в степи, – долдонил Семину. – В шесть утра выбрасывали меня на точку с бутылкой воды и банкой тушенки. Советовали: не снимай шляпу, днем здесь жарко. Вот где нарушались права человека! Как юрист говорю. Прямо из степи двинул в Свердловск на юридический. А там такие студентки! Ой, неопытные, хорошенькие. Затуманенным взором глянешь на одну, на другую. А они беременеют. Такой парадокс: как глянул, так забеременела. С одной до сих пор живу. У нас, у русских, менталитет особый.
– Ты же еврей, Элим.
– Ну и что? Я еврей русский.
Семин снимал головную боль коньяком, в пол-уха слушал загулявшего юриста и неотрывно смотрел на тайгу. На то, как мрачно седые ели вплотную подступали к узкой протоке, страшной от черной глубины, в которой угадывалось что-то безжизненное (может, затонувший лес). Катер едва двигался по черной воде, полной кувшинок, а кое-где ряски. Моторист сплевывал за борт. Ванька Васенев матерился. Раза три царапнули дном о болотную корягу. Темнело болото, набегала сизая тайга, сжимала и без того узкое русло, становилось сумеречно, не по себе: вот мы пьем коньяк, а рядновской Джиоконды, говорят, уже и в живых нет…
Запомнилась Семину Катерина.
Один раз встретились, а запомнилась.
И Павлика Мельникова, говорят, больше нет. Не появись придурок на свет, может, и лучше было бы. По крайней мере, не утопил бы Джиоконду в болоте.
6
В Рядновку пришли вечером.
Бревенчатые избы тонули в болотных сумерках.
Где-то далеко, будто бы не в самой деревне, трещал движок генератора, свет на деревянном столбе неравномерно вспыхивал, выхватывая из мглы серые, как тоска, сырые доски причала.
– Где тут у вас Духнова найти?
– Порченого, что ли? – спросила баба, уныло стоявшая на берегу.
– Ну, я не знаю, какой он у вас. – Заинтересовался: – Почему порченый?
– А с Гришей Зазебаевым квасит, – равнодушно ответила баба. – Тот, кто квасит с Гришей, всегда порченый.
– И где они квасят?
– Известно, в котельной.
Недовольный юрист загрузил сумку.
Коньяк, мясо, сыр, хлеб, сервелат, буженина, маслины, сизый виноград.
– Это бомжу-то? – ворчал. – Не жирно будет – французский сыр с червями? Он репой привык закусывать.
Репой… Возможно…
Семин невольно развеселился.
Плевать, подумал, на болота. Уеду, забуду серый кочкарник – всегда сырой, всегда неприветливый. Забуду низкие берега, вровень с водой, мохнатые ели. Только Шурку заберу с собой, решил. Выжил все-таки Шурка Сакс, бандос, выкарабкался из могилы! Я перед ним в долгу. Он когда-то помог, пристроил меня к делу. Я в долгу перед ним. Увезу дурака в Лозанну. Пусть сидит на лавочке шератоновского отеля. «
7
