Семин бросил газету и спустился на террасу.
Вышколенные девчонки тут же выставили на стол бутылку «Бисквита».
– Лимон, Андрей Семенович?
Он кивнул.
Благушино лежало по длинному берегу, подпертое с запада сизой стеной тайги.
Светлая вода, пуская водовороты, расплавленным стеклом скользила мимо затопленной металлической баржи, лежать которой на дне оставалось совсем недолго. У берега у недействующей заправки чадили три буксира. Какие-то люди расчищали пожарище на берегу.
– Поаплодируем? – спросил он одну из девчонок.
Девчонка изумленно вскинула бровки, но послушно похлопала в ладошки.
Сразу видно, что никогда не читала злобных статей известной журналистки Полины Ив
Ах, Шурка…
Томило сердце.
Из Рядновки тогда они с Золотаревским вернулись под утро.
Ни одной звезды, сырость. Катер двигался по каким-то понятным только пьяному Ваньке Васеневу приметам. Несло ледяной тиной, бездонной тьмой омутов. Ветерок в невидимых кустах подвывал, как тоскливый Шуркин саксофон. Никак не забывалась картина: Гриша Зазебаев в беспощадно освещенной котельной смотрит на Семина, как тупое смиренное животное. Если такому сказать, что Вселенная расширяется, он даже не замычит. Ну, может, испытает смутное животное беспокойство: как дотопать до стены, под которой полежать можно?
Семина передернуло.
Золотаревский прав: смысл жизни в экспансии.
Родился – начинай захватывать пространство, заполнять собой мир. И не останавливайся. Никогда не останавливайся. Стучи копытами. Как только перестанет зажигать на живое, так все – абзац! До Шурки это не дошло. Его уже не собрать в кучу, он размазался. Только и сказал напоследок: «Вот теперь хорошо».
– Элим, – с тоской спросил Семин. – Почему Шурка так сказал?
– А вот придет день, ты сам отстегнешь ласты, – нагло и весело ответил всезнающий юрист, довольный, что бомжа не взяли на катер. – И положат тебя во гроб. И вынесут на глазах родни и друзей во двор, на красивом катафалке, лошади под плюмажами, повезут к могиле. И обвяжут гроб веревками, и начнут опускать. И кто-то там из похоронной команды начнет указывать: «Аккуратней… Аккуратней, чтоб вас… Чуть подними край… Еще… Еще…» И выдохнет наконец: «Ну, вот лады… Теперь все хорошо…»
– Тоска.
– Понимаю, – кивнул Элим.
– Да ну. Ты еврей. Тебе не понять.
Элим кивнул, но ничего не ответил.
Уж он-то знал, что еврейская тоска так же велика, как русская.
Они сидели рядом, плечом к плечу, пили, смотрели на плоскую ночную воду, вдыхали сырость и тьму и молча слушали злой голос Ваньки Васенева, от души крывшего все бесчисленные прихотливые повороты темных, как жизнь, болотных речушек.
Часть II. Лысый Фэтсоу
Август, 2001
Интересны всегда бывают именно маленькие тонкости, а не большие преувеличения.
1
Рейс на Ганновер задержали на семь часов.
Все это время Павлик и Катерина провели в гостинице.
Гостиница осточертела, шел дождь, светиться в аэропорту Павлику Мельникову не хотелось. «Непременно наткнемся на кого-то из прежней жизни. Этот аэропорт как дом с привидениями».
«А у нас уже Рождество…»
«Катька, не грузи», – злился Павлик.
Но, в общем, дела обстояли не так уж плохо. Карпицкий удачно вывел Павлика на сделку. Договор подписан, деньги перечислены. Остались таможня и паспортный контроль. Впрочем, что такого? Господин Павел Мельникофф и госпожа Екатерина Чистякова, граждане Германии, летят в Ганновер. Уж так построены сибирские авиалинии, что напрямую в Мюнхен не попадешь.
Глубокой ночью объявили посадку.
В самолете один из пассажиров бизнес-класса сразу рухнул в кресло и уснул, второй долго ворочался, договаривался со стюардессой о чашке кофе и пледе. Черт знает, в чем там были сложности (кажется, в языке), наконец, зануде принесли требуемое. Павлик развеселился:
– Слышь, Катька, с нами летит американец!
– А ты думал следак из РУБОПа? – блеснула юмором Катерина.
– Ду-у-уура, – ласково протянул Павлик (жизнь начинала удаваться). – Настоящий американец. Я буду шлифовать с ним свой английский. Эти придурки, – кивнул он в сторону американца, – мечтают об инвестициях в Россию.
И одобрительно похлопал американца по плечу:
– Ай ам Павел Мельников. А это май вайф. Катерина. Я ее хасбенд.
– Говорите по-английски? – удивился американец.
– Раз понимаешь, значит, говорю, – кивнул Павлик. – Сам-то давно в Америке?
Критически оглядел джинсовую куртку американца:
– Как говоришь звать? Дейв Дэнис? А я думал, какой-нибудь мистер Гадд. Ну, знаешь, есть такие, с двумя
– О да!
– Дэнис, говоришь? В Америку-то сбежал откуда?
Американец наморщил брови. «У вас совсем особенный английский язык», – вежливо похвалил он. – «Зато у вас в Америке соловьи не поют, – находчиво парировал Павлик. – Я сам читал в одной книжке. Летать летают, а петь не поют». Чем выше поднимался самолет, тем более благостное настроение нисходило на Павлика. Сделка завершена, документы в кейсе, в Энске удалось не столкнуться ни с кем из тех, кто окружал его в прежней жизни. Ухмыльнулся. Может, все свалили за бугор? Или смело волнами революций?
– Слышь, Катька, – засмеялся он, извлекая из кейса фляжку «Хеннеси». – У них в Америке соловьи не поют!
– Почему? – улыбнулась американцу Катерина.
Она умела улыбаться так, что у мужиков мурашки бежали по коже.
И сейчас это сработало. Улыбку красивой женщины американец встретил с восхищением. Теперь он не хмурился, а только быстро и ласково кивал, укутывая ноги пледом, похожим на солдатское одеяло.
– А потому, что в американских ресторанах подают жареные соловьиные язычки. Увидишь такое, станет не до пения. У них афроамериканцы поют. На каждом углу поют и колотят в барабаны. Под кайфом. Я сам читал, как молоденькая афроамериканка, встретив на ночной улице трех морских пехотинцев, затащила их в машину, зверски изнасиловала, а машину сожгла.
Поощрительно протянул фляжку:
– Выпьешь, американец?
– Спасибо, – улыбнулся Дейв Дэнис. Длинная англосаксонская челюсть и короткий нос не мешали ему выглядеть спортивно. – Один раз попробовал, не понравилось.
– Я ж говорю, у них соловьи не поют! – объяснил Павлик Катерине. И спросил: – Может, сигару хочешь?
Напор Павлика не понравился американцу. Наверное решил, что его втягивают в подозрительную аферу. Даже руки перед собой выставил: «Один раз попробовал, не понравилось».
– Я же говорю! У него и детей мало. Тоже один раз попробовал. Куда летишь, Денис?
– В Ганновер.
– Куда ему еще лететь? Оставь человека в покое, – Катерина вытянула длинные ноги.
Светлые шорты и спортивная блузка, расстегнутая на одну пуговичку, вполне соответствовали сумеречному уюту бизнес-класса. Сипели за бортом запущенные турбины. По полу несло холодком. Четвертый пассажир бизнес-класса, опухший плечистый мужичок, грузно, как трактор, завалившийся набок в кресло под левым иллюминатором, вдруг очнулся и проявил некоторый интерес к вытянутым ногам Катерины. Впрочем, чисто инстинктивный. Зато очень заинтересовался фляжкой в руках Павлика. «К вам… К вам… – хрипло проквакал. – Кошкин… Фамилие такое… Тоже в Ганновер…»
Американец насторожился.
В его улыбке чувствовалась нерешительность.
В русском бизнесе все стремительно, подумал. Протянешь руку, а ее тут же отхватят по самое плечо. Господин Дейв Дэнис всей спиной чувствовал непонятную опасность. Вжатый в кресло (самолет взлетал), он с удивлением прислушивался к голосу господина Мельникоффа: «Что? Организм обезвожен? Пить