понять, что произошло, как рука его оказалась вывернута в плечевом суставе и намертво зафиксирована за спиной начальником патруля. В ту же секунду твердые, как абордажные крючья, пальцы фехтовальщика сомкнулись на гортани «фронтовика».
– Вы такой же подпоручик Смирнов, как я – Матильда Кшесинская – прима императорского балета! – почти ласково сообщил ротмистр. – Вас зовут Григорий Котовский. Вы беглый каторжник. Не так давно вы сбежали с Нерчинских рудников, убив двух конвоиров из револьвера, отнятого у одного из них. Не дергайтесь. Иначе мне придется сломать вам руку. Это я организовал ваш приезд сюда, и поверьте, в ваших интересах меня внимательно и спокойно выслушать.
Глава 21
Ты никогда не решишь проблему, если будешь думать так же, как те, кто ее создал.
Настоятель храма святого Феодора Стратилата восседал у изголовья ложа Александры Федоровны и голосом мягким, но в правоте своей непреклонным, увещевал страждущую духовную дщерь ласковыми речами. Отец Илларион, известный своей благостью и нестяжательством, год назад был представлен государю преосвященным Иоанном Кронштадтским, и с момента назначения его на сей высокий пост царь неоднократно убеждался в верности выбора.
Всякий день, когда Николай II и его семейство пребывали в Царском Селе, их можно было видеть в этом недавно построенном храме среди прочих отнюдь не сановных прихожан, молящихся пред светлыми ликами византийского письма. Здесь же у самого алтаря находилась крошечная молельня самой Александры Федоровны. Во всякий час в ней пахло ладаном, пред образами горели неугасимые лампады и живые цветы украшали вход и стены.
С начала войны тут же, рядом с храмом был открыт знаменитый на всю Россию Царскосельский лазарет № 17, в котором наряду с прочими медсестрами работали императрица и великие княжны.
Отцу Иллариону и прежде частенько доводилось встречаться с государыней в доме священников, в котором находились офицерские палаты, и в доме причетников, где располагались раненые солдаты. Там Александра Федоровна регулярно ассистировала хирургам при операциях.
Преподобный отец хорошо запомнил ее бледное лицо и глаза, в которых, казалось, застыл, точно отпечатался, непроходимый ужас. И все же почти безраздельная повелительница одной из крупнейших мировых держав каждый день вновь и вновь с гордостью восходила на свою голгофу тернистой дорогой крови и страданий.
Теперь помощь нужна была ей самой. Императрица плакала навзрыд уже два часа кряду, почти не переставая. Все накопившееся внутри ее за последние месяцы вырвалось наружу, точно лава из проснувшегося вулкана. И ни увещевания святого отца, ни голос не на шутку испуганного мужа не могли вернуть Александре Федоровне покой и умиротворение.
– Скоро все разъяснится, – сжимая тонкую руку супруги меж своими ладонями, негромко повторял Николай II. – Вот и отец Илларион тебе подтвердит, что это какое-то чудовищное недоразумение, просто чудовищное. Не волнуйся, мне уже звонили с заставы, что на Кузьминской дороге. Сказали, что мотор со Старцем уже проследовал ко дворцу.
Должно быть, автомобиль мчался быстро или же караульный начальник не спешил сообщить о прибытии «высокого гостя», но едва только царь договорил, как в коридоре послышались тяжелые шаги и скрип, который здесь, в Александровском дворце, производили одни только сапоги Григория Ефимовича Распутина с проложенной под стельками берестой.
– А вот и он, – изображая на лице вымученную улыбку, проговорил Николай II.
Преподобный Илларион нахмурился и, найдя глазами икону, демонстративно перекрестился. И государь, и его супруга знали, что святой отец не жалует Старца. И хотя тот лишь укоризненно качал головой, слушая о чудесах, сим «мужем земли русской» творимых, эта неприязнь все же бросала тень на отношения между царской семьей и смиренным отцом.
Молчаливые камер-юнкеры чинно открыли дверь пред сердечным другом царской четы, и тот вошел в комнату пружинистой энергичной походкой, какой обычно ходят, задевая встречных, первые парни на деревне.
– Что, Мама, захворала? – без обычной здравицы с порога спросил Распутин.
Александра Федоровна, всегда радостно встречавшая Старца, лишь отодвинулась, заливаясь новым потоком слез.
– Ну! Ништо, ништо. – Целитель махнул рукой, точно отгоняя снующую вокруг чела императрицы муху. – Все. Голова прошла, сердечко попустило, не колотится. Чего лежать? Уж, почитай, здорова, матушка.
Государыня и впрямь почувствовала внезапное облегчение: и сердцебиение, и головокружение как рукой сняло. Именно, что рукой.
– Григорий, но как же ты мог? – еле слышно выдавила Александра Федоровна.
– Ах, вот вы о чем?! – Распутин гневно выпрямился, обвел хмуро окружающих взглядом, от которого даже в костяных пуговицах могла появиться ломота. – Эх я, дурак! – резко выплевывая каждое слово, проговорил он. – А мне было представилось, что вы уразумели все, душой страдаете и меня позвали, чтоб ту боль с вашего естества снять. Эх, видать, нелепица в голову пришла. Ну, тогда не обессудьте, Мама, Папа, уж пойду я.
– Григорий, о чем ты говоришь? – увещевающе, но все же со скрытым недовольством, промолвил Николай II. – Ведь это ты столь непочтительно и странно, я бы даже сказал, в высшей мере странно обошелся с нашим подарком.
– О подарке, значит, печетесь? – Распутин гневно нахмурил брови и заиграл желваками на скулах. – А о том у вас помыслов нет, что кровь Спасителя, обагрившая шип терний венца его, взывает к вам, твердя о святотатстве?! Или забыли вы, что крест – орудие смерти, коим от царя власть имущие тщились погубить сына царя небесного?! Моей ли вы смерти хотите? Моей ли крови?
– Сын мой, – негромко и увещевающе начал отец Илларион, поднимаясь с места. – Мне странно и горестно слышать такие слова от человека, которого почитают здесь просветленным и боговдохновенным. Не слуги кесаря, но слуги первосвященника иудейского предали Мессию смерти мученической, предпочтя разбойника Христу. С тех пор всякий, именующий себя добрым христианином, принимает на себя знак того креста как неугасимую память о Спасителе и сопричастность боли и воскрешению его.
– Не так то было. Не о том речь! – заглушая яростным выкриком последние слова настоятеля, вскричал Старец. – Живую кровь Господа нашего в золотые каменья заковали, изукрасили крест, точно сие и не знак смерти вовсе, а жертвенник поганский. На чьем алтаре Божью кровь пролили? Кому жертву принесли? Не аспиду ли лукавому, что всякий день и всякую ночь не дремлет, ища души людские для погубления? Да ведомо ли вам, что в час, когда Сатанаил был низвергнут с небес в адское пламя, кровь его обратилась в злато, а пот и слезы низринутых ангелов, отступивших от Божьего престола – в драгоценные камни? В них искушение для человека, прельщение для глаз и гибель души! Кому служите вы, – Распутин ткнул пальцем в грудь священника, – нося пред небом и человецеми этакие кресты? Кого славите, к кому взываете?! – Голос Распутина ревел, словно туманный сигнал океанского лайнера. Казалось, в округе не было ни единого человека, который бы сейчас не услышал громогласных речей Старца.
– Да ты бесом обуян! – от удивления широко раскрыв глаза, точно в пространство, ошеломленно проговорил преподобный Илларион.
– Замри, несчастный! – рыкнул в ответ Распутин так, что подвески с хрустальных люстр начали опадать сами собой, подобно осенним листьям.
– Мое слово есть слово истины! – гордо выпрямляясь и прижимая правой рукой к груди наперсный крест, ответствовал священник. – Не пугай, не испугаешь! С нами крестная сила! Предаю тебя анафеме и приговариваю к церковному покаянию!
– Что ты смыслишь в приговорах, жалкий мошенник, вещающий о том, в чем не разумеешь тем, кто и подавно не ведает ничего? Мною нынче Россия держится. Я уйду – и ей не устоять!
Сердит я на вас. – Голос Распутина вдруг стал негромким и до слезы печальным. – Мама, Папа, кому поверили? Кому сердечко открыли? Ухожу ныне. И покуда ты, матушка, семь раз по семь дней постом и покаянием вины своей не избудешь в святых местах, в уединении, не вернусь. Пусть идет все своим чередом. Пламя ли, бездна разверстая – что мне за беда, коли самим вам до сего дела нет? Прощайте, не
