– Ты неисправим, Брэнар. Если мы похитим ее, то опозорим на всю жизнь.
– Как по мне, это бредни, – отмахнулся северянин. – Женщину нельзя опозорить вниманием мужчины, даже таким настойчивым.
– Молчи, ты мне здесь не помощник! Однако я знаю, кто будет полезен в этой ситуации.
Как и многие другие жители Империи, аахенский ювелир не любил афишировать свои ромейские корни. Его даже величали здесь на итальянский манер – «ломбардец» – ламборджино. Правда, те, кому приходилось сталкиваться с его хитростью, изворотливостью и безмерной алчностью, иногда прибавляли малопочтительное – Дьявол. Но в целом, Ламборджино Диаболо был человеком незлобным и благодушным. Его не слишком радовало громкое прозвище. И уж конечно, он не умел, как ему приписывала молва, варить золото из свинца – поэтому при виде состоятельного клиента, такого, как Симеон Гаврас, лицо его всегда излучало счастье.
– Скажи-ка, – усевшись на предложенный стул с резной спинкой, поинтересовался херсонит, – вхож ли ты к госпоже Адельгейде Саксонской?
– Монсеньор, – демонстрируя на лице огорчение, вздохнул Ламборджино, – я могу войти в замок герцога Саксонского, это не составит труда. Повидаться с доньей Адельгейдой куда сложней, а уж без свидетелей – так и вовсе невозможно. При ней всегда ходит толпа дам и служанок. А если она выезжает из замка – эскорт из десятка рыцарей. Пусть ваша светлость изволит написать записку, я могу спрятать ее в ларец с драгоценностями. Однако это очень опасно – нельзя точно сказать, кто обнаружит послание.
– Нет, послание – это лишнее, – покачал головой Гаврас.
– Монсеньор простит мою глупость? Но тогда мне невдомек, к чему…
– Лучше ответь мне, – не обращая внимания на разливающегося соловьем ювелира, продолжил Гаврас, – знаешь ли ты в замке какого-нибудь ловкого малого, который за вознаграждение согласился бы в нужный момент открыть калитку в воротах или сбросить лестницу со стены.
– Пожалуй, знаю, – задумался старый пройдоха.
– А есть ли в замке сад?
– О нет, сада нет. Здешние варвары не разводят садов в замках.
– Это хуже.
– Но там, где земли саксонского палаццо спускаются к реке, есть нечто вроде рощи. Насколько мне известно, каждый вечер – если только хорошая погода – Адельгейда гуляет среди деревьев в окружении свиты.
– Как раз то, что нужно. – Гаврас скрестил руки на груди. – В таком случае мне нужны украшения.
– Какие, монсеньор?
– Браслеты, кольца, фибулы, серьги – все, что найдется в твоей лавке. Пусть даже самого варварского и нелепого вкуса – главное, чтобы было много.
– Но позвольте узнать зачем?
– Затем, что они мне нужны. У тебя есть какие-то возражения на этот счет?
– О нет, монсеньор! Сколько угодно и когда угодно! По самой выгодной цене!
Сентябрь уже перевалил за середину, и ночи были довольно прохладны. От реки веяло сыростью. Симеон Гаврас старался поплотнее запахнуть плащ, чтобы укрыться от пронизывающего ветра. Для прятавшегося рядом Брэнара, как для любого северянина, подобное было в порядке вещей. Он смотрел на господина с удивлением и легкой укоризной, безропотно ожидая урочного часа.
Процессия Адельгейды Саксонской показалась, когда почти стемнело. Яркая луна золотила начавшие увядать листья и необычные плоды на ветвях.
– Ты все хорошо развесил? – прошептал Симеон.
– Да уж если глаз нет, то лбом наткнутся.
Герцог Сантодоро поднял большой палец.
– О, поглядите, моя госпожа, браслет!
– А вот кольцо! – послышался новый голос.
– Адельгейда, глянь – ожерелье из янтаря! Серебряный аграф!
Стройная, почти величественная процессия точно растворилась. По роще, весело сообщая друг другу о находках, метались служанки и благородные дамы, обнаруживая новые и новые украшения, шелковые ленты и засахаренные фрукты. Сама юная герцогиня, под стать окружению, бегала от дерева к дереву, радостно щебеча. Она и охнуть не успела, когда широкая, твердая, как деревянная лопата, рука Брэнара закрыла ей рот, а заодно и пол-лица. Со стороны могло показаться, что Брэнар лишь чуть дернул плечом, но Адельгейда будто вдруг исчезла с того места, где стояла секунду назад.
Глаза ее расширились от ужаса, она не знала, на что решиться: укусить обидчика, пустить в ход ногти или завизжать… Но тут, высветленное бесстыдно подглядывающей луной, пред ней возникло лицо взволнованного ромея. Он быстро заговорил, жестикулируя. Адельгейда с перепугу не могла разобрать слов, лишь смотрела на красивого необычайной для этих мест утонченной красотой принца, не сразу заметив, что больше ничто не мешает ей отвечать.
Адельгейда уловила в его речи слова, сходные по звучанию с латынью, которую ей вдалбливали давно, но довольно безуспешно. Вероятно, ромей извинялся за причиненные неудобства, на что-то сетовал… Она покачала головой, объясняя, что не понимает его. Затем положила руки ему на плечи и произнесла то ли вопросительно, то ли утверждающе:
– Amore.
Герцог Конрад Швабский недовольно оглядел комнату, переделанную Никотеей для частных приемов. Раньше в ней отдыхали стражники, дежурившие у покоев господина и госпожи, а теперь им была оставлена маленькая каморка, где едва можно было развернуться. То же, что Никотея именовала «кабинес», больше не напоминало герцогу о ратных забавах: ни составленных у стены копий, ни развешанных щитов, ни шлемов, разложенных вдоль длинной скамьи – шпалеры, полупрозрачные занавеси, в общем, нечто эфемерное, едва ли заслуживающее уважения.
– Радость моя, – буркнул герцог, – мне сообщили, будто ты пригласила сюда некоего рыцаря, прибывшего утром в Аахен.
– Да, это правда, – почтительно склонила голову Никотея.
– Почему же ты сама не сказала мне об этом?
– Мой дорогой, не унижай себя подозрениями. Не к лицу тебе – храбрейшему из воинов – выказывать малодушие перед женщиной.
– Малодушие? В чем же ты видишь малодушие? – Конрад поджал губы.
– Счастье жизни моей! Вероятно, я выбрала не то слово, но скажи, как еще назвать то незримое сражение, в котором ты по собственной воле каждый миг проигрываешь ничему, призраку?
– Любимая! Рыцарь, которого ты пригласила, – не призрак!
– Это большая для нас удача.
– Я тебя не понимаю. Где тут удача?
– Отрада глаз моих, удача уже в том, что родич короля Обеих Сицилий граф Вальтарио де ла Квинталамонте прибыл на турнир, который ты, с присущей тебе мудростью и дальновидностью, пожелал устроить. Я в восхищении от размаха твоих деяний – ты собрал князей в Аахен, устроил им отменную охоту, ты веселишь их души пирами, услаждаешь слух песнями миннезингеров, радуешь глаз танцами плясуний и игрой жонглеров. Твои сторонники благодарны и преданны тебе. Те, кто доселе колебался, привлечены твоей щедростью и благородством… Но ведь есть еще враги. Даже молния Господня не способна заставить их отринуть ненависть и склониться пред истиной. Но когда ты занят делами великими, позволь и мне, в меру сил, заняться тем малым, что доступно моему разумению.
– Конечно, я позволяю тебе, любимая. Но при чем тут граф?
– Я знаю графа Квинталамонте уже давно и видела его в бою. Поверь мне, немного в Европе найдется рыцарей, способных противостоять ему.
– С удовольствием преломлю копья в схватке с ним…
Глаза Никотеи удивленно расширились:
– Конрад, очи сердца моего, величие короля, а уж тем паче императора не измеряется количеством сломанных на турнире копий. Как учил Спаситель: «Оставим кесарю кесарево». Насколько я помню, герцог Баварии Генрих, прозванный Львом, по сей день не терпел поражений на турнирах. Во многом его
