но посыпались жалобы покупателей: одна домохозяйка заявила, что отравилась колбасой, купленной в супермаркете.
Я отдавал и отдавал. Что-то уходило на принудительное банкротство (в этом случае я оставался ни с чем), что-то оформлялось по договору купли-продажи (вырученные средства уходили на погашение долгов предприятий-банкротов), кому-то переуступал долю («попросили», я и «уступил»). Я соглашался, подписывал, молчал, надеясь, что меня самого, родителей, сестер и Риму не тронут. Иллюзия. Народ жаждал крови олигарха, коррупционера, кровососа.
– Все, время пришло, шенгенская виза у нас на руках, как и билеты в Париж, там вас встретят мои люди и перевезут в Германию, в маленький старинный городок в центре страны, – спокойно и терпеливо разъяснял Михалыч, – если полететь на Франкфурт, то вычислят вас быстро, а так им придется повозиться. Важно улететь именно сейчас, пока уголовное дело официально не возбуждено. Если вы будете за границей, они сто раз подумают. А если откроют дело, можно будет ходатайствовать о политическом убежище, потому что гонения будут налицо.
Мои люди разбежались, точнее, уволились, и я на них не обижался. Но Михалыч был со мной. Почему?
– Не так воспитан, на крысу не похож, – смеясь, отвечал Михалыч. – И потом, это еще не поражение, Олег Александрович, а отступление. Пусть они заберут все, но самого главного все равно забрать не смогут.
Он выразительно постучал себя по голове. Спасибо ему, моя благодарность выражалась не только в моральной, но и в материальной форме. У него семья, взрослый сын, внук недавно родился. Мы сумели превратить некоторые наши активы в наличные средства, и немалая доля по праву досталась Михалычу. Кроме того, на Михалыча компромата не было, он никогда не подписывал документов и, оставаясь здесь, мог контролировать ситуацию.
– Что касается Римы Евгеньевны, то здесь ситуация сложнее. Она замужем за известным государственным деятелем. Любое наше вмешательство может ей навредить. В принципе, ей ничто не грозит, если… – Михалыч замялся. – Ее муж поведет себя правильно.
Насторожила последняя фраза Михалыча. Я слышал (не помню от кого), что Антон имеет любовницу, не всегда (а точнее, редко) ночует дома. Это все, что я знаю. Как бы то ни было, жену защитить он должен и обязан. И все-таки что-то тревожило, дядя Женя не зря упоминал о Риме. Видимо, придется с ней встречаться, а не хотелось бы. Опять сносить ее заносчивые, саркастические, противные замечания, а потом уйти, так ничего и не поняв. Но никуда не денешься. Надо.
РИМА. Не хочу
Что бы ни происходило в жизни, каждый из нас должен выполнять свой долг. Тезис «не хочу, потому что не хочу», не проходит. Эта привилегия не для меня. Мне пришлось подчиниться другому требованию: «не хочу, но надо». И хотя предчувствие подсказывало, что вскоре должно произойти что-то ужасное, я продолжала жить обычной, привычной жизнью. Вот почему незадолго до обрушившегося на меня горя я побывала на свадьбе, и именно об этом хочу сейчас рассказать.
Папин друг женил младшего сына. Я хорошо знала жениха. В детстве он часто бывал у нас в гостях, как и я у них. Повзрослев, мы практически перестали общаться, все-таки ощутимая разница в возрасте (сейчас ему было всего двадцать два года) сыграла свою роль.
Папин друг – нефтетрубопроводный магнат – устроил пышное торжество. Лимузины, приглашенные звезды эстрады, салюты и фейерверки, невероятное количество гостей… Отец невесты – министр то ли здравоохранения, то ли окружающей среды, тоже баснословно богатый человек, – подарил молодоженам «мерседес» и свадебное путешествие на Фиджи.
Правильность свадьбы подчеркивали все выступающие.
– Перст судьбы направлял молодых друг к другу, – провозглашал секретарь союза писателей и поэтов.
Перст судьбы – это счастливые родители молодоженов, потратившие уйму нервных и физических сил, подталкивая жениха и невесту друг к другу. Уверена, что родители молодоженов радовались больше самих виновников торжества – жених и невеста сидели, потупив очи, на почтительном расстоянии друг от друга. Мне казалось, что сейчас заключается союз именно родителей молодоженов, а жених с невестой к этому союзу имеют весьма отдаленное отношение. Если бы жених был сыном врача или учителя, либо невеста оказалась дочерью акушерки или профессора, то свадьба не считалась бы правильной. Хотя меня в свое время точно так же направляла и подталкивала моя любимая мама, а Антона – его шустрый и пронырливый папа. И что мне теперь делать с этим злополучным перстом?
В разгар свадьбы отец-нефтетрубач взобрался на сцену и с чувством обнял трубача из оркестра.
– Я его уважаю, – проблема взаимоуважения всегда становится актуальной во время застолий, – наша общее дело – труба!
Он был очень доволен произведенным «демократическим» и «остроумным» жестом. Но не преминул подчеркнуть и различие.
– Только я продуваю нефть, а он… воздух! – Его смех перекрыл вежливый поддакивающий смешок гостей.
Но вспомнила я о свадьбе не поэтому. Был один светлый момент, искренне меня растрогавший. Отец невесты танцевал со своей дочерью. Я видела слезы на глазах отца, понимала, что он обеспокоен судьбой дочери и искренне хочет видеть ее счастливой. Отец бережно и нежно кружил свою дочь в танце, как бы пытаясь оградить ее от волнений и бед этого мира. От перста судьбы.
Вы понимаете, о чем я говорю? И хотя мой отец не танцевал со мной на свадьбе, заранее предупредив меня, что не умеет и никогда не умел танцевать, но так же бережно и так же нежно он пытался вести меня по жизни. Я никогда не понимала этого до конца, капризничала и требовала, настаивала и «топала ногой»: «Хочу, потому что хочу». Я всегда оставалась ребенком – не только в его глазах, я на самом деле была капризным и избалованным ребенком. Пока был жив отец.
Папа умирал трудно и мучительно, не сдаваясь смерти.
Несчастье пришло неожиданно и закономерно. Неожиданно, потому что не бывает ожидаемых несчастий. Мы все так устроены, надеемся только на счастливый билет. А закономерно, потому что все последнее время нас преследовали сначала неудачи, потом неприятности, затем последовали несчастья, и теперь вот горе. Подспудно, на уровне подсознания я догадывалась об этом, но не хотела верить, потому что не хотела. Но тот, кто наверху (на небе, в космосе), просматривая списки человеческих судеб, равнодушно и безжалостно поставил птичку напротив моей фамилии в графе «горе и несчастья».
Мама, постаревшая в один миг, с огромным трудом объясняла случившееся. Поняла я только то, что папа, после долгих мытарств, наконец добился аудиенции у президента. Вероятно, они общались очень долго, во всяком случае, как рассказала мама, отец ушел в обед и вернулся только после девяти вечера. Потом он пришел домой и заперся в кабинете, никуда не звонил (если мама так говорит, то так и было, у нее слух как у Ростроповича, когда дело касается папы) и что-то писал. Мама легла после полуночи, а он все писал и писал. Утром она не смогла войти в кабинет и вызвала слесаря. Вскрыв дверь, они обнаружили папу без сознания. Приехавшая «скорая» констатировала, что отец жив. А значит, оставалась надежда!
Ужасное совпадение, приступ инсульта сразу после визита к президенту, встревожило всех начальников. В президентской больнице к нему приставили лучших врачей, собрали медицинских светил. Тщетно, состояние не улучшалось. Я с обидой, глотая слезы, вспоминала Олега, его неординарные и решительные поступки, когда с папой случился инфаркт, и нашу общую радость после его выздоровления. С обидой потому, что теперь, когда Олег был более всего необходим, его не было, он улетел, даже не знаю куда. Об Антоне я и говорить не хочу. Не хочу, потому что не могу! При одной мысли о нем меня выворачивает наизнанку. Другими словами, его тоже не было рядом. Правда, мама говорила, что он появлялся в больнице, встречался с врачами, но мы его не видели и, честно говоря, видеть не желали, ни я, ни мама.
