Антон бросил меня, теперь можешь подобрать ты»? Увольте.
Как только Олег ушел, на кухню проскользнул Павлик.
– Мама, дядя Олег ушел?
– Ушел, – противное шепелявое слово.
– Сначала папа, теперь дядя Олег, – вздохнул сын. – Мы остались одни.
На что он намекает?
– О чем ты, сынок? Ты даже не вышел поздороваться с дядей Олегом.
…Вздохнув, я посмотрела на папу. Застывший и неподвижный, он единственный, кто не успел со мной попрощаться. Он тоже покидает меня.
ОЛЕГ. Своя дорога
Вы не видели Кельнский собор? Настоятельно рекомендую. Я много понастроил всякого: жилье, офисы, дороги. Но, увидев величайшее произведение древних зодчих, устыдился. Оказывается, все самое красивое построили до нас, мы можем отдыхать.
Перед собором красовался огромный плакат с фотографией времен Второй мировой войны: полностью разрушенный город, и только собор, единственный, что не тронула война. Гордые немцы заявили, что Бог не допустил разрушения храма.
– Может быть, город сознательно бомбили так, чтобы собор не пострадал? – наивно спросил я.
Немцы возмутились:
– Вы можете себе представить англичанина, задумавшегося о спасении памятника германской культуры? Исключено.
Не стану спорить, весь мир поделен на соседей. Французы явно недолюбливают немцев (французский официант, хоть убей его, никогда не сможет принять заказ на немецком, ему легче понять язык жестов, с помощью указательного пальца, которым я тычу в меню), бельгийцы дразнят голландцев, «москали» – «хохлов», узбеки – казахов. На Кавказе дело словами не кончается, хватаются за ножи и кинжалы, стреляют. Хотя есть и обратные примеры, например… сейчас не вспомню, но убежден, такие примеры есть. Пожалуйста, чукчи и эскимосы. Нет, они, пожалуй, из разных подъездов. И немцев нельзя называть соседями англичан, здесь нелюбовь зиждется на памяти о бомбежках, даже наши, как они говорят, так не бомбили.
А в пятидесяти метрах от собора на одной из самых оживленных улиц стоит памятник мужскому началу (у нас его называют «концом»), из которого брызжет водичка. Тоже памятник германской культуры?
Мне очень понравились небольшие города со скульптурами в парках, на торговых улицах и даже во дворах. Великолепно исполненные фигуры героев сказок, мифов и легенд стоят прямо на земле, без постамента, как люди, замершие на миг.
У немцев порядок, уют, чистота во всем, везде, повсеместно, об этом даже и говорить не нужно. С непривычки иногда даже противно становится – знаете поговорку «так чисто, что плюнуть некуда»? У них надо получать права на ловлю рыбы, и рыбачить только в строго отведенных прудах, где той же форели, как кильки в банке, лови – не хочу. А как поймаешь рыбу, тут же тюкни ее специальным молоточком по голове, чтобы не мучалась. Они называют это гуманизмом.
Немцы как марионетки: «Битте, данке, гуттен таг». Стандартная улыбка, стандартная вежливость, стандартная приветливость. У них это вымуштровано, как строевой шаг.
Однажды я пожелал приятного аппетита трем соседкам по столу в маленьком ресторанчике. Прежде, встречаясь за обедом, мы вежливо здоровались: «морген – морген», а тут меня угораздило: «Гуттен аппетитен!» А это не входит в правила их этикета, не запрограммировано в винчестерах, установленных в головах, в школе такому не учат. Нарушение стандарта. Они страшно переполошились, и что-то долго кудахтали (как я понял, с благодарностью) на языке великого Гете.
Через дорогу от фешенебельного, небоскребного, сверкающего центра Франкфурта находится настоящая клоака, я случайно туда забрел. Подзаборные бордели, с порога которых зазывают доисторические бабушки со вставными челюстями. Оказалось, что и они предлагают по сходной цене телесные услуги. Для любителей антиквариата, надо полагать. Шприцы, валяющиеся на дороге, и почему-то использованные презервативы. Странно, не на улице же они этим занимаются!? Потом мне пояснили, их выбрасывают из окон борделя. На моих глазах какой-то бородатый тип (не нравятся они мне) вкалывал в вену совсем молоденькой девчонке наркотик. Я ринулся было порвать его, но удержали мои спутники.
– Остановитесь, Олег, не забывайте, где вы находитесь. Это их право.
Будь на месте этой девочки моя сестренка, я бы прикончил этого козла. Несмотря ни направо, ни налево.
Вам, наверное, наскучил мой рассказ о Германии. Но что мне остается делать? Я впервые в жизни бездельничал, самым натуральным образом. Стояла задача – убить время, что я и делал, путешествуя и делясь впечатлениями с вами.
Только, пожалуйста, делайте скидку на мое состояние. Нельзя приезжать в чужую страну обозленным, нервным, отчаявшимся, да еще, как говорится, с «волчьим билетом» в кармане. Тогда вас точно будет все раздражать. Кроме Кельнского собора, это вечность! И маленьких немецких городов.
Мы сблизились с родственником Михалыча и зачастую до утра сидели на кухне, разговаривали и пили водку, бутылку за бутылкой. Я много рассказывал о нас, Яша – о наших в Германии, с тоской и грустью.
– Там мы были немцами, а приехав сюда, стали русскими, – резюмировал Яша, ставший в Германии Якобом.
Нашим немцам действительно приходилось нелегко без знания языка, местных порядков и законов. На работу их принимали в последнюю очередь, а сокращали в первую. Многие спивались…
– Еще югославы с хорватами понаехали, – тема соседей всегда болезненна.
Мой осторожный вопрос: «А не вернуться ли на Родину?», не вызывает эмоций.
– Понимаешь, Олег, тут есть свои сложности… – вздохнул Яша. – Все мы думали об этом. Кто-то действительно не выдерживает и возвращается, но многих удерживает… пособие.
Видя мое удивление, он поясняет:
– В Германии великолепно отлажена социальная система, тут все настолько продумано, что слов нет. Государство не позволит своим гражданам остаться без крыши над головой, умереть с голоду и от болезни. Ежемесячное социальное пособие позволяет сводить концы с концами. Но работы никто не обещает. Я обязан ежемесячно отмечаться на бирже, заполнять бланки и формы, получать пособие, а дальше… Дальше каждый сходит с ума по-своему.
Мы заканчивали вторую бутылку водки; наступал момент душевных откровений.
– Недавно сестра уехала, – рассказывал Яша. – Не выдержала местной жизни. Попросила в трамвае двух подонков, из местных, уступить место, ноги у нее болят. А тут, понимаешь, не принято такое, уступать женщинам, эмансипация. А эти еще оказались дебилами, серьги в ушах, волосы зеленые, татуировки, ну, ты видел таких. Они ей отказали, типа: «Понаехали тут всякие, посидеть спокойно не дадут». Сестре нет бы промолчать, стерпеть, по закону правда на их стороне. Но не сдержалась, фашистами назвала, недобитками. Про деда вспомнила, который воевал. Они на нее и настучали. Такое здесь в порядке вещей. Таскали полгода, она написала кучу всяких объяснительных. И стояла на своем: «Фашисты недобитые!» А потом уехала. Не могу, говорит.
