то, пыль оттуда или дождь; все могло быть. Главное – что не было диагностики. Она умерла только потому, что в городе не было томографа! Да что в городе – в стране не было тогда ни одного томографа! Сейчас в стране они есть, но в городе по-прежнему нет ни одного. Но будет. У нас для него подготовлено помещение, полностью. Но томограф стоит миллион долларов. Нету у меня миллиона…
Она еще жива была, когда горисполком дал землю под строительство. Там дома стояли аварийные – их снесли, когда ее уже не было. Когда Ирочки не стало, в феврале 92-го, то ее отпевали в один день в мечети, в синагоге, в православном храме – везде отпевали.
Да, это она дала мне импульс. Потому что, скажу откровенно, мы с ней были такие друзья… Ну, мы все гордимся своими детьми, но Ирочка была предмет моей огромной гордости! Потому что это был действительно очень красивый человек, человечище огромный, просто не передать… Я очень долго могу рассказывать о ней… И вот она мне сказала – про слабых, которым никто не помогает, и оставила меня по эту сторону жизни. Я бы ни за что не выдержал разлуки, мне совершенно не в радость была бы ни работа, ни сама жизнь. Но она мне оставила это… Ирочка моя сказала – и для меня это все.
Она так меня радовала! Училась хорошо в школе. Она должна была поступить в университет, ее школа посылала, у нее был идеальный французский. Но ее не приняли, ей сказали, что ее не примут, потому что всего пять процентов евреев должно было поступить, а пять процентов уже набрали. И ей довелось это услышать! Такое услышать девушке! Тогда она пошла в Ломоносовский институт, на факультет виноделия, надеясь на то, что французский там еще понадобится. И таки понадобился! В пароходстве не хватало хороших переводчиков, она пошла туда… Мы не сомневались, что ей не откроют визу – по причине ее происхождения, по пятой. Но визу ей открыли, она перевелась на заочное и пошла плавать переводчицей. Отдельный рассказ о том, как в институте ей долго не хотели давать характеристику-рекомендацию для работы на судах, мотивы были простые: «Будете ездить по заграницам, пока наши студенты копают картошку?» Но она стала плавать… Благодаря ей я очень много сделал в школе, потому что она нас кормила и одевала тоже. Я всю свою зарплату тратил на рабочих, чтоб здесь все отремонтировать и перестроить…
Вот Ирочка приходит из своего первого рейса и привозит мне два галстука. Жена у нее спрашивает: «Сколько это стоит?» Она сказала, что всю зарплату потратила на эти два галстука. Моя говорит: «Ирочка, ты так тяжело работаешь, ты купила папе два галстука, а на эти деньги можно было купить 80 мотков мохера». На что Ирочка сказала: «Мамочка, я прикинула, у папы на груди 80 мотков мохера не поместятся, поэтому я выбрала галстуки».
Какой она была человек! Как-то я был в круизе на судне «Карелия». И один человек из экипажа вдруг узнал, что Ирочка – моя дочь. И он мне сказал: «Я с именем этой девочки в могилу буду сходить». И я увидел, что он передо мной на коленях стоит. И он начинает рассказывать… Была такая история, что его ни за что хотели списать на берег. Но Ирочка за него вступилась, хотя он ей чужой человек – и она из-за него рисковала! И вот он остался на судне… Говорит: «Я сейчас – завскладом. У меня сын на юрфаке, дочка в мединституте, у меня дома все в порядке. А если бы не эта девочка, где бы я был и где бы были дети?»
Такое повышенное чувство справедливости у этой девочки было, как ни у кого на свете. Вот такая вот правда…
– Это все строилось во время чумы! – Боря сам восхищается результатом своих усилий, и совершенно не зря. А чего скромничать? – Во время чумы строилось! Про это кто-то так и написал: пока на этом постсоветском пространстве все занимались строительством пирамид, мы построили вот это. Я понимал, что в жизни мне это не поднять, это сумасшедший дом, чума… Потом ты заметь: сколько здесь доброты человеческой, сколько тепла, сколько труда! Это здание особенно душевно для меня, тут – настоящая Одесса, ее щедрость, ее красота…
Эта штука обошлась в копейки по сравнению с тем, сколько она должна была стоить. Я тебе сейчас скажу цифры, и ты поймешь, сколько здесь лежит человеческого труда дармового, просто благородного труда. У нас оприходована каждая копейка, у нас все на счету, каждая нитка, которая сюда поступает. Само здание и вся аппаратура, которая здесь есть, и все, что тут есть, – все вместе имеет балансовую стоимость всего 2 миллиона 147 тысяч гривен, то есть, грубо, 400 тысяч долларов! Тут одной площади – 4 тысячи 500 метров квадратных. Это же даром, понимаешь?
В общем, про это не зря пишут в таких приблизительно терминах: «Одесситская уникальная святая наглость – поставить себе ранее неразрешимую задачу и решить ее». Еще: «Он создал здание, достойное города, полдела сделано, – теперь осталось сделать так, чтоб город был достоин здания».
– Сначала мы это назвали «Центр для ослабленных детей и детей-инвалидов». Мы думали, что и ослабленные будут, которые боятся уроков физкультуры, и мы будем делать их равными среди равных. Когда Ирочка говорила, что я должен помочь тем, кому плохо, она имела в виду просто слабых детей. Она не подозревала, наверное, сколько в стране детей-инвалидов! Какое количество! Мы с тобой жили в стране, где балет, космос…
– …и ни одного пандуса.
– Да! Откуда? Единственное место в городе, а может, и в стране, где есть пандус, – это выставочный зал в нашем реабилитационном центре…
– А в Америке пандусы кругом. Можно любой город проехать насквозь на инвалидной коляске… Всю страну!
– О чем ты говоришь! Конечно… Я же все там видел. Но, чтоб вы сильно не расстраивались, скажу, что в Америке есть не только пандусы и прочая бескорыстная забота об убогих, но и обычные, как у нас, воры, которые украли у Литвака сколько-то там десятков тысяч долларов. Собранных как раз на строительство центра. После такой пропажи нормальный человек все б бросил. И совесть его была бы в принципе спокойна: «Видит Бог, я сделал все, что мог! Даже денег насобирал, но разве с этим народом можно что-то хорошее построить?!»
Был еще один чудесный американец, у которого Боря просил миллион долларов – на томограф. Миллионер обиделся, что его тревожат по пустякам, после того как вчера он дал кому-то 40 миллионов на госпиталь. И предложил Боре приготовить серьезную письменную просьбу ну миллионов хотя б на сто. А когда заявка была готова, случилось так, что деньги у миллионера кончились. Правда кончились, а не то чтоб ему было жалко. Так бывает! В общем, очень странно, что центр этот построен и цел…
– А он вообще чей? – хороший вопрос пришел мне на ум.
– Ты знаешь, мы не стали заниматься ни акционированием, ни приватизацией… Мы просто руководим этим. Это осталось коммунальной собственностью.
– А значит, начальство это может у тебя в любой момент забрать, конфисковать, выгнать вас, открыть тут для начала, например, дом престарелых, а уж после сдать всю контору под офисы. Так?
Он мрачнеет:
– Попытка была. Я в Киеве выступал в передаче – это как у вас «Герой дня» – и сказал: мы настолько сильны нравственно, что каждый, кто перейдет мне дорогу, – сломает себе шею. Да не могут они это закрыть, это же святыня. Все поняли и успокоились, и больше не пытаются забрать. Это стоит как утес. Не могут они ничего сделать, они могут изойти слюной, желчью, чем хочешь, но у них ничего не получится никогда в жизни. Но с другой стороны, к сожалению, это все до тех пор, пока я жив…
– Как вы живете, на что?
– Мы тратим 35 тысяч гривен в месяц. Это зарплата, а за свет и воду город с нас не берет денег. Я тут в реабилитационном центре, хоть я и президент фонда, ни копейки не получаю. У меня только в спортшколе зарплата и еще пенсия как участнику войны (мальчишкой работал в военное время на заводе) – это где-то 60 долларов выходит. У меня врач сегодня 46 долларов в месяц получает, а медсестра – 23. Это вообще можно сойти с ума! Но они не уходят отсюда, все прикипели и не уходят. Тут же прекрасный коллектив работает, прекрасный! Единственное, о чем я думаю, – поднять им зарплату надо.
– Задерживаешь зарплату?
– У нас не было, к счастью, срывов. Не бывает задержек. А на всякий случай у меня НЗ есть: 24 тысячи долларов. Нам перевел один человек, и мы их не трогаем… А историю с ангелом ты знаешь?
– С ангелом?!
– Ну да! У нас же ангел над входом, это Мишка Рева сделал, одесский скульптор. Так когда окна ставили, сорвалась рама металлическая, тяжеленная, и внизу 40 человек, в том числе и Мишкин отец.
