– …на это я сказал, что встречал трех человек: это далай-лама, Жак-Ив Кусто и один человек, чье имя я не могу произнести (потому что Боря запретил. –
Тихо скажет: «Все нормально, деточка». И еще: «Ведет с улыбкой Моисеевой, – это про именинника. – Словно из Египта – из болезней он ведет свой маленький народец».
Боря выслушал с благодарностью и это поздравление, и прочие, но все сводил к шуткам и, чтоб снизить пафос, рассказывал анекдоты. Разумеется, еврейские – ну не индейские же рассказывать в Одессе. Один я тут приведу дословно, по диктофонной записи, ни слова не поправив, чтоб донести до вас живую суть:
«Приходит человек к ребе.
– Ребе, у меня несчастье.
– Что такое?
– Двадцать с чем-то друзей моих сидело за столом. У меня прямо с руки пропал «ролекс», очень дорогой, 35 тыщ долларов. Да горели бы огнем эти деньги. Просто с той страшной истории я буду давать руку человеку, который украл часы, это мои друзья.
Тот говорит:
– Нет проблем, иди собери всех до одного, это главное условие, чтоб все были, прочти им десять заповедей. Когда прочтешь, не уходи – густо покраснеет тот, кто взял, это гарантирую тебе 100 процентов. Иди.
Тот пошел. Назад он прибегает к раввину:
– Спасибо огромное, часы на руке, все в полном порядке.
– Расскажи, как было.
– Очень сложно было всех собрать, но я собрал, читал им заповеди. И когда я прочел «не прелюбодействуй», вспомнил, где забыл часы».
– Боря, а вот расскажи-ка мне про эту часовню, которая строится у тебя во дворе пансионата. В самый разгар кризиса, между прочим.
– С часовней – это было просто, как бы поточней сказать, движением души. Дело в том, что сюда, как правило, приезжают сельские люди, а они часто верующие, набожные, наверняка им хочется иногда помолиться. Это одна линия… А вторая такая. Значит, 1933-й год, голодуха. У нас в коммунальной квартире соседка была тетя Фекла. Она ходила по селам пешком – ну разве где-то подвезут на подводе – и приносила еду. Этой драгоценной едой она делилась с нами. По сути, она спасла нас – меня и маму – от голода. Это вот такой человек – Фекла… Она со мной возилась, поскольку мамка по две смены работала на заводе. Куда тетя шла – и меня брала с собой. В Успенскую церковь она меня водила… Помню, в 1936-м, мне уже шесть лет было, рухнул Преображенский собор – товарищи большевики взорвали. Фекла потащила меня туда, я как щас помню: дымка такая была – непонятно, то ли туман, то ли от взрыва такая пелена, и все засыпано пеплом. Фекла упала на колени, еле до дому добралась – и скончалась через три дня, не выдержала этого горя. Такая история… Я ее рассказал Саше Вайсбурту. И про женщин, которые из села привозят больных детей, тоже рассказал. Саша послушал и сказал: «Какие разговоры, я строю бесплатно».
– А он сам-то православный?
– Кто, Вайсбурт? Нет, конечно. Но он очень набожный.
– Как ты определяешь – очень или не очень?
– Потому что к нему не дозвониться в еврейские праздники по телефону, он не берет трубку, – смеется Боря.
– А ты не набожный?
– Нет. Но я уважительно отношусь к этому. Хотя бы потому, что к этому уважительно относилось огромное количество порядочных людей.
Потом пришел Михаил Рева, скульптор – это именно он сделал золотого ангела, который не что иное, как знак и эмблема медицинского центра. Но не всегда ему доводилось иметь дело с ангелами…
– Классическая история имела место в 83-м году. Выполняли тогда план монументальной пропаганды. Меня бросили на установку памятника в одном украинском селе – ну, солдат с автоматом, как положено. Бронза! Я приезжаю туда, открываю ящики, здоровенные такие, четырехметровые, с деталями, все ж в разобранном виде, – а там женщина, видно, труженица села, а к ней солдатские руки, и в них, само собой, автомат. Я звоню в город своим: «Ребята, что мне с этим делать вообще?» Мне говорят: «Миша, устанавливай так, потому что солдат с руками женщины ушел в Узбекистан и нам его не догнать».
– А про сало теперь расскажи, как ты его контрабандой вез из Италии! Все только и говорят про это!
– Ну, ездил я на симпозиум по международной архитектуре… В Верону. А оттуда мы заехали в Венецию. Погода была ужасная, мерзко, холодно. Вечер субботы – а магазины все закрыты, и даже у таксистов, то есть у гондольеров, не удалось достать спиртного. И на вокзале тоже. Ну и пришлось зайти тупо в ресторан и купить пару бутылок граппы. На другой день на волне этого похмелья мы купили две свиных ноги сырокопченых – хваленый их jamon. Или там prosciutto. И вот с этими ногами прошли мы одну таможню, другую, все нормально, и только на украинской границе нас спросили: «А шо это такое? Странная какая-то у вас ручная кладь…» А ноги эти у нас упакованы в пергамент, перевязаны, все серьезно. Мы говорим: «Это проект памятника». Чему? Голодомору. А почему два? Ну, два варианта. Левый и правый. А потом, кстати, мы делали проект вместе с Андреем Битовым – памятник салу. Такой стол гранитный, а на нем – белый с розовым мрамор, с золотой прожилочкой. На Подоле должен был памятник стоять – да не получилось.
– Наверно, вы неправильный проект выбрали для Одессы, тут вам не Киев. Попробуйте сделать памятник фаршированной рыбе – думаю, легче пойдет. Но если серьезно, могу тебе сказать, почему у вас не вышло: нужен еще памятник горилке рядом. Потому что сало без водки – деньги на ветер.
– Так-так… Памятник горилке… Это должен быть фонтан!
– Фонтан с водкой – креативно!
В общем, Рева из тех людей, которые не дают пропасть старой доброй Одессе с ее добрым тонким цинизмом.
А город, надо вам сказать, переживает сейчас не лучшие свои времена. Сколько народу уехало! Жизнь разметала юмористов по планете, от Москвы до Брайтона, в результате чего по интеллекту Одессы был нанесен сокрушительный удар. А поправка Джексона-Вэника тем не менее до сих пор действует. Раз так, верните нам наших евреев! Ну и потом, еще ж естественная убыль. Чего не скажешь о прибыли: у теперешней молодежи есть куда пойти, кроме юмора, вот хоть МВА, Одесса же. Из тех, кто остался, многие бросили пить – тот же Игорь Кнеллер например. И Гарик Голубенко тоже, насколько я успел заметить, в завязке. Непьющий юморист не самая сладкая участь, скажу я вам. Как трудно в хронической трезвости искрометно шутить… Хотя точно сказать не могу, такого я никогда не
