Проня ошалело глядел на него, а мы облегченно засмеялись, потому что поняли: Топ будет жить.
В дороге нас застал дождь. Это было не страшно — мы уже выехали на шоссе. Тонкие ручейки потекли по стеклам, застучали по крыше машины. Лужи заблестели на асфальте, и встречные машины обкатывали нас грязью. Пришлось остановиться у большой лужи перед въездом в город, чтобы помыть машину. Дождь прекратился. Топ, сразу же выбрав место посуше, улегся, дремотно прикрыв глаза от яркого солнца. Он заметно подрос, стал подтянутым и очень красивым. Голова коричневая, с длинными висячими ушами. Коричневый цвет резко кончался на шее, и начинался белый, в мелких коричневых пятнах. На спине, словно седло, красовался большой коричневый овал.
На рыбалке Топ набегивался так, что всю обратную дорогу лежал пластом и еще суток двое не выказывал желания гулять. Но зато потом, стоило только завести машину, он начинал беспокоиться, лаял и затихал лишь тогда, когда убеждался, что ни лодки, ни удочек я с собой не взял. Обнюхав мой портфель и костюм, он на всякий случай провожал меня до ворот.
Вот и сегодня Топ лежал на боку, вытянув лапы и откинув голову. Мой друг Тихоныч не выдержал:
— Ты только глянь, какой аристократ! Разлегся, видите ли, на травке, а мы тут полощемся. Ну-ка, Топ!
На свою кличку Топ реагировал прекрасно. Сразу поднял голову.
— Ко мне! — приказал Тихоныч.
Топ глянул на меня: не возражает хозяин? Хозяин не возражал. Он с неохотой поднялся, зевнул, протяжно выдыхая: «А-а-а!», не спеша подошел к Тихонычу. Тот, размахнувшись, забросил на середину лужи грязную тряпку и скомандовал:
— Подай!
Топ, все еще на что-то надеясь, посмотрел на меня, но я отвернулся. Тогда он вздохнул и вошел в лужу. Вода была ему по брюхо, так что плыть не пришлось. Подошел, понюхал тряпку и снова посмотрел на меня: «Ну что? Нести?»
— Нет, ты посмотри какой чистюля! — всплеснул руками Тихоныч. — Подай!
Опять вздохнув, Топ взялся клыками за самый кончик тряпки и, отвернув голову, брезгливо сморщив нос, вытащил ее на сухое и бросил. В руки не подал, а, сгорбившись от унижения, пошел прочь, тряся головой и фыркая.
«Фу! Какая гадость!» — так ясно было написано на его морде, что мы с Тихонычем стояли, растерянно улыбаясь.
Утром я проснулся от всхлипываний. Это меня сильно встревожило. Давно у нас в доме никто не плакал. «Мать!» — понял я и вскочил. Точно, на кухне плакала мать.
— В чем дело? Что случилось?
— Посмотри, что натворила твоя паршивая собака! — сквозь слезы сказала она. — Весь огород вытоптала.
Я знал, как трудится мать над нашим маленьким участком, как дорожит своими посадками, и бросился к окну.
Четыре сотки нашего огорода были использованы все до сантиметра. У забора ровными рядами высится малина, чуть в стороне — крыжовник и смородина, тут же две низенькие, но раскидистые сибирские яблони, а между ними клубника, морковь, петрушка, укроп, огурцы… И все это разделено узенькими тропочками, прополото, ухожено. Отдельно стоят помидоры — материнская гордость и неустанная забота. Они стоят аккуратными зеле-ными рядами, каждый стебелек тряпочкой привязан к своему колышку.
— Помидоры целые, — пожал плечами я.
— А лук…
Я вышел на крыльцо. Боже мой! Две грядки лука, темно-зеленого, стрельчатого, лежали на земле. Казалось, какой-то утюг безжалостно пригладил высокие стрелки.
Между грядок лежал Топ, виновато поглядывая на нас своими коричневыми глазами. Гнев затопил меня. Заметив мое состояние, мать сказала:
— Не вздумай! Я его отругала, он все понял.
Но я уже схватил стоящий здесь же веник, сбежал с крыльца и изо всей силы ударил. Топ вжался в землю и стоически перенес удар, только вздрогнул. Я замахнулся еще раз, но на моей руке повисла мать.
— Ты что?! — возмутился я.
От ее слез не осталось и следа. Взгляд сердитый.
— Почему руки распускаешь?!
— Ты же… сама… только что жаловалась.
— Ничего не жаловалась, а просто сказала. Иди, досыпай. Без тебя разберемся. Иди-иди!
И я, подталкиваемый матерью, поднялся на крыльцо. Обернувшись, посмотрел на Топа. Он лежал на прежнем месте, прикрыв левой лапой морду. И столько виновности и покорности судьбе было в его позе, что и мне стало его жалко. Эта поза потом будет для Топа постоянной. Как только он чувствовал себя виноватым, сразу же ложился на брюхо и накрывал морду лапой.
Сопровождаемый материнским ворчаньем, я вернулся на кухню.
— Разве можно собаку битьем воспитывать? — никак не могла успокоиться она. — Лаской нужно. Лаской. А то ишь…
— Вот ты и портишь собаку. А с ней нужно строго, — втайне гордясь тем, что встал выше ее жалости, сказал я. Хотя отлично понимал, что ударил сгоряча, что сейчас бы уже не смог. Но мать?! Разве не она несколько минут назад плакала над погубленным луком? И вот сама же мне и выговаривает. Нет, поведение ее было, по меньшей мере, странным.
Кататься на машине Топ готов был целыми сутками. И на рыбалку ездил с нами с большим удовольствием. Серьезно и величаво восседал он на заднем сиденье, не обращая внимания на восхищенные взгляды пешеходов. Когда же выезжали за город, укладывался, вытягиваясь во весь свой немалый рост, и дремал, изредка открывая глаза. При этом он упирался лапами в спинку переднего сиденья, и силу его мышц своей спиной я чувствовал прекрасно.
Однажды в прибрежных кустах мы вспугнули крупного зайца-русака. Отбежав немного, он присел и стал внимательно нас разглядывать.
Был он довольно крупным даже для своей породы. Серый. Глаза неотрывно смотрели на нас, а уши непрестанно двигались. Пе-редние лапы быстро-быстро переступали по земле, и кажется, что рад он нам страшно и от радости пританцовывает. До него было какихто десять метров, а заяц дразнил нас, бесстрашно сидя среди зеленой травы.
Я хотел запустить в него удилищем, но тут выскочил откуда-то Топ, остановился, пораженный, закусив губу и подняв переднюю лапу. Такого зверя он видел впервые. Замешательство обеих сторон длилось недолго. Заяц подпрыгнул и задал стрекача. Топ — за ним.
Они мчались по ровному полю, и ясно было видно, что Топ, хотя и медленно, догоняет зайца. Пес изредка взвизгивал от азарта и набавлял скорости. Очевидно, опасность почувствовал и заяц: он внезапно спрямил направление и понесся к большому кусту боярышника. Топ за ним по пятам. Перед самым кустом заяц вильнул в сторону, а Топ, не успев затормозить, со всего размаха врезался в куст, пробил его насквозь и вылетел с обратной стороны, отчаянно визжа.
Нам пришлось основательно повозиться, чтобы освободить его шкуру от острых колючек
