случая, чтобы отомстить.
Трумпф оттолкнул Гроельца, который попытался его унять, и, шатаясь, направился к Олессу.
– Староста! Мои «буйволы» сегодня «сработают» русского боксмайстера… Как эту свинку. Под ребрышко… тык – и готово! Ни одна душа не узнает…
Олесс еще не совсем опьянел. Он вспомнил слова Тимана: «За каждого политического – двух зеленых…»
– Дубина! «Сработаешь» на свою шею. Не забывай, что он политический.
– Ну и что? – Трумпф, сопя, двинулся к старосте. – Мало мы их били?
– Бей. Только боксом. Кто тебе не дает? А если не можешь, не суйся.
– «Не суйся»?! – переспросил Трумпф, и глаза его стали наливаться кровью. – «Не суйся»?! Так ты, старая коряга, продался политикам?!
И Трумпф хотел схватить старосту за лацкан пиджака. Но не успел. Олесс мгновенно ускользнул из цепких лап уголовника. На помощь старосте бросились несколько зеленых. Но Олесс опередил всех. Он выхватил из кармана длинный острый нож и приставил его к горлу Трумпфа.
– Не шевелись! Проткну трубу.
Зеленые замерли. Каждый знал, что если староста вынимает нож, то не жди пощады. В такие минуты лучше убраться подальше. Разъяренный Олесс выдавал сполна не только обидчику, но и тем, кто когда-то чем-то ему насолил. Он был жесток и беспощаден.
Трумпф сглотнул слюну.
– Режь, старая коряга… Если ты продался политикам – режь!
Олесс рывком отбросил нож.
– Дубина!
Маленький Шульц бросился за ножом и услужливо подал его Олессу. Лицо старосты было по-прежнему непроницаемо-спокойным.
– Не твоими руками убивать таких. За это возьмусь я. Лагерфюрер Густ приложит свою руку, и русский боксер пойдет в «люфт».
Олесс кивнул в сторону крематория, труба которого была видна в окно.
Пирушка продолжалась.
Незадолго до рассвета надрывно взвыли сирены, зарявкали репродукторы. По лагерю забегали эсэсовцы и лагерные полицейские.
– Хераус! Подъем! Выходи строиться!
Палки запрыгали по спинам и головам узников. Проклиная все на свете, заключенные вскакивали со своих мест и, накидывая полосатые куртки на потные спины, бежали строиться. Андрей, чертыхаясь, спешил вместе со всеми.
– Привыкай, джигит, к порядкам, – сказал Каримов. – Всполошились звери. Значит, кто-то из наших дал ходу. Молодчина!
«Ого, – подумал Андрей, – и отсюда бегут! Это здорово!»
Узников строем погнали на аппель-плац. Через полчаса площадь заполнили десятки тысяч людей – все невольники Бухенвальда. Они стояли побарачно. Старосты и блокфюреры застыли у своих колонн.
– Внимание! Внимание! – репродукторы разнесли картавый голос рапортфюрера. – Комендант концентрационного лагеря Бухенвальд штандартенфюрер Пистер доводит до сведения всех заключенных следующее: вчера какие-то негодяи выкрали из эсэсовского свинарника породистую свинку, завезенную из Бельгии. Приметы свинки: толстая, розовая, кончик хвоста черный и небольшое пятно на лбу.
Волна оживления прошла по рядам узников. Пархоменко выругался:
– Бандиты нашкодили, а нам отдуваться…
Староста концлагеря Иосиф Олесс, стоявший перед самой трибуной рапортфюрера, мысленно перебирал участников пиршества. Кто же из них продал?
– Комендант концентрационного лагеря Бухенвальд штандартенфюрер Пистер, – продолжал рапортфюрер, – приказывает немедленно выдать негодяев. В противном случае весь лагерь будет подвергнут наказанию. Срок для размышления – два часа.
Наступило утро. Туман медленно рассеивался. Рапортфюрер уже дважды назначал срок выдачи похитителей свинки, и оба раза узники, стоявшие на площади, отвечали молчанием. В лагерь ввели подразделение эсэсовцев из дивизии охраны. Начался массовый обыск.
К полудню люди выбились из сил. Они уже восьмой час стояли на площади с обнаженными головами. То здесь, то там слышался стук падающего тела. Поднимать упавших запрещено. Их тут же оттаскивают на левый фланг, где складывают на тачки и отвозят в крематорий.
К четырем часам дня были объявлены результаты повального обыска:
– В двенадцатом блоке, в котором по случаю ремонта никто не проживает, обнаружена шкура, внутренности и кости свинки, – картавит рапортфюрер, – негодяи успели сожрать несчастную…
В дальнем конце площади в колонне двадцать третьего блока Косолапый Пауль и Маленький Шульц сжались в смертельном страхе.
У Иосифа Олесса похолодело в груди. Все улики против старосты! И он мысленно почувствовал на своей шее прикосновение веревочной петли… Сто чертей! Олесс, решившись, подозвал к себе дежурного офицера. Вдвоем они направились в канцелярию, в комнату рапортфюрера.
