повредили три – по тем временам это был уникальный бой, танки против танков. Потом лишь один раз в жизни мне удалось участвовать в столь же уникальном сражении, в самом конце последней войны, в апреле сорок пятого…
Вначале на последнюю фразу я не обратил внимания, тем более, что господин Грейм, увлекшись рассказом, слегка оттаял и даже предложил мне портвейна – не привычного нам лилового пойла с запахом навоза, а настоящего, португальского. Налил и себе, продолжая вспоминать о делах давно минувших.
Что и говорить, биография у дедушки оказалась весьма примечательная – ни дать ни взять ходячий учебник истории XX века. Грейм запросто сыпал именами людей, с которыми ему довелось встречаться: Вильгельм II, Гудериан, фон Лееб, Муссолини, Дольфус, Роммель, Аденауэр – политики, военные и даже император.
Он был в Испании и Польше, его рота входила в Париж, два месяца, воевал на Восточном фронте, но был ранен. После госпиталя успел отличиться в Африканском корпусе Лиса Пустыни (об этом свидетельствовал «Рыцарский крест»), потом снова Франция и снова Остфронт – на этот раз проходивший уже по предместьям Берлина.
В плен попал к русским, но отпустили быстро – всего через пять месяцев. Через американскую зону оккупации вернулся домой, в Кобленц. В пятидесятых участвовал в создании Бундесвера, ушел в отставку в 1963 году в звании генерал-лейтенанта. Вторую мировую закончил подполковником.
– А сдались в плен где? – бестактно спросил я.
– О, вот как раз после того самого «странного» боя под Куммерсдорфом, – сказал Грейм. – Это в окрестностях Берлина, если вы не знаете. Кстати, после Великой войны начинать все заново пришлось тоже в Куммерсдорфе, в тамошней танковой школе при артиллерийском полигоне Рейхсвера – в автомобильных войсках, когда генерал Гейнц Гудериан еще был начальником штаба…
– Вы дважды сказали «странный», «уникальный», – зацепился я за ключевые слова. – При вашем очень солидном опыте двух войн… Я могу понять историю со сражением против англичан в восемнадцатом – действительно, для тех времен встречный танковый бой был чем-то необычным, – но весной сорок пятого? После того, как вы прошли всю войну?
Грейм скупо улыбнулся углом рта.
– Вы, юноша, не дослушали. Не опережайте события. Если вам действительно интересно, я могу рассказать в подробностях, тогда вы поймете, что я подразумевал под словами «странный бой».
– Конечно! Я не отнимаю ваше время, герр Грейм?
– Оставьте. Я… гм… очень пожилой человек, времени у меня более чем достаточно. Курите, если хотите, в баре есть французские папиросы – держу для редких гостей, я бросил лет двадцать назад.
Рассказ Эвальда Грейма
…К 20 апреля 1945 даже завзятым оптимистам стало окончательно ясно: все кончено. Выбор был невелик: или подороже продать свою жизнь, или отходить к западу: натиск русских, устремившихся к Берлину с севера и юга и охватывавших столицу огромным кольцом, остановить было невозможно никакими силами. Достаточно упомянуть, что Третья и Четвертая танковые армии русских всего за двое суток прошли больше девяноста пяти километров – они отлично усвоили теорию танкового прорыва и глубокого охвата…
Ладно бы только русские! Постепенно терялось управление войсками, оборонявшими Берлин, в штабах царила жуткая неразбериха. Умника, которому пришло в голову провести в начале апреля оргштатную реформу, следовало бы расстрелять перед строем: ни один штабной, начиная от офицеров ОКВ-ОКХ и заканчивая ротными командирами, не мог толком объяснить, какая из «новых» дивизий является танковой, а какая панцер-гренадерской.
Количество разнообразных «боевых групп», отдельных рот с собственными наименованиями и прочих непонятных подразделений росло как на дрожжах и учету не поддавалось – что ни день, то новшество. Разумеется, порядка и организованности эта бесконечная сумятица не добавляла, вовсе наоборот – становилось только хуже. Однако куда уж хуже!
…Я тогда был начальником штаба полка танковой дивизии «Курмарк», входившей в Девятую армию группы «Висла». Впрочем, к двадцатым числам апреля как от самой группы армий, так и от дивизии мало что осталось. Русские наступали по широкому фронту, прорвав оборонительные рубежи в районе Коттбуса и Шпремберга – часть войск противника рвалась строго на запад, к Торгау, навстречу американской Первой армии, но основная масса танков устремилась на северо-запад: через Фенау на Ютеборг и далее к Потсдаму.
К вечеру 26 апреля положение стало критическим – как бы плохо ни было со связью и разведкой, стало ясно: дивизия и части, державшие оборону в нашей зоне ответственности, оказались в полном окружении. Руководство Девятой армии на вызовы не отвечало и полностью потеряло управление нами, приказы из Берлина были противоречивы и неадекватны сложившейся обстановке. Но одно мы знали точно: с Эльбы для деблокады котла идет группировка, созданная в Двенадцатой армии генерала Венка.
Наконец мы получили приказ прорываться на запад. Пускай части были измотаны непрерывными оборонительными боями, пускай не хватало боеприпасов и горючего, но оставаться в котле означало верную смерть.
Часть самоходных орудий пришлось бросить, оставшееся горючее слили в танки. Прорыв начался в ночь на 29 апреля, и ко второй половине дня дивизия «Курмарк» при поддержке пехоты прорвала слабую оборону не успевшего окопаться противника и создала коридор на Луккенвальде шириной два километра.
Я выходил из окружения вместе с первой ротой нашего полка – в ней осталось всего четыре «Тигра», две «Ягдпантеры», восемь «Пантер» и четыре «Хетцера», не считая небольшого количества вспомогательной техники. Словом, рота больше напоминала изрядно потрепанный взвод. Сразу за нами шел арьергард, обязанный прикрыть отступление.
Чтобы избежать ненужного риска, дивизия отступала небольшим группами, танки обязательно в сопровождении пехоты; нас прикрывали курсанты дрезденской кадетской школы. Точкой встречи был назначен Шперемберг в двух десятках километрах южнее Берлина – туда русские пока не добрались, а Венк шел в том же направлении. В соответствии с поступившим приказом уцелевшие подразделения нашей дивизии должны были усилить группировку двенадцатой армии.
Нам несказанно везло – это был лесистый район с большим количеством озер. Зная дороги, можно было не рисковать и двигаться ночью. По моим предположениям, к вечеру 30 апреля мы оторвались от противника не менее чем на тридцать километров. Русской авиации и штурмовиков заметно не было: они сосредоточились на оставшейся позади линии фронта и оборонительных рубежах. Пока что здесь была территория Германии.
Район Берлина густо населен, поселки встречались через каждые несколько километров. Я отметил, что мирных жителей почти совсем не осталось: большинство эвакуировались на Запад или ушли в столицу, с непостижимой гражданской логикой рассуждая, что в городе будет безопаснее. Пропаганда твердила: Берлин будет обороняться «всеми имеющимися в наличии силами», и сдача города абсолютно невозможна ни в какой ситуации. Это при том, что столица была значительно разрушена бомбардировками и переполнена беженцами.
Те, кто остались, а также местные бойцы фольксштурма, полицейских формирований и вооруженных пожарников поглядывали на танковую колонну мрачно – что мы делаем здесь, когда фронт в совершенно другой стороне?
Как офицер с неплохим опытом, я находился не в командирской машине, а в «Тигре» номер 112, выполняя роль командира экипажа – бывает и так, что подполковники садятся на место убитого лейтенанта. Люк отодвинут, я оперся локтями о командирскую башенку. Два танка следуют перед нами, остальные позади. Разведывательный батальон мы вперед не отправляли за полным его отсутствием – полегли все. Надеялись, что обойдется.
Пейзаж вполне мирный – никаких разрушений или следов пожаров в поселке я не заметил, разве что редкие люди на улицах поголовно вооружены, оконные проемы каменных зданий заложены мешками с песком. Настоящих оборонительных сооружений здесь я не заметил – они находились ближе к городу.
Канонада на востоке и юго-востоке не смолкала ни на минуту. По моим оценкам, артиллерия противника громила укреп-район Шпреевальд, никаких сомнений. Если так пойдет и дальше, линия фронта пройдет в этих местах уже завтра-послезавтра.
