– Нормально будем жить… дом купим.
– Корову… – подхватила она, – ты чего, в деревню собрался, что ли?
– Зачем, в деревню… – терпеливо объяснял он, – я в холодных краях достаточно пожил, теперь погреться хочу. На юг поедем, к морю. Там и домик купим. А? Чего молчишь?
– А когда деньги кончатся? Или ты хочешь, чтобы я всю жизнь ждала, кто раньше придет? Ты или эти, из милиции? Нет, не по мне. Мне кого потяжелее надо, – она снова усмехнулась. Треф молчал.
– Чего же ты со мной-то тогда? – наконец разлепил он губы.
– А чего мне отказываться? – она поднялась, села к нему спиной, нашаривая ногой домашние туфли, – собой ты вроде ничего, в силе, копейка есть и не жадный… Зачем же отказываться? Но и есть-то у тебя – копейка!
– Во-о-о-на! – тихо протянул Треф, – вот так, значит?
– А ты как думал? – она накинула халат, – Нет, милый, мой, хорошо нам с тобой было, да ты только потребитель. А мне кого понадежнее надо.
– Ну и хорек ты, Верка. Как есть, хорек! Хищник мелкий, – Треф тяжело сел, чувствуя, как подкатывает к горлу, закипает в нем безудержная ярость.
– «Хищник», – передразнила она его от зеркала. – Это ты, хищник-то! Ты чужой кровью, да чужой бедой живешь, а не я. Ты? А от меня кому плохо? Тебе?! Видать, тоже хорошо, раз замуж позвал. Нет бы спасибо сказал, что лаской грею, все ночи твои. А ты тоже – «хищник»…
Треф слушал ее и думал, как ладно было бы взять сейчас эту проклятую бабу за волосы и об пол лицом. Потом ногой в живот, потом по почкам. И, зверея от вида разбитого, залитого кровью лица, бить, бить, холодно, жестоко, расчетливо, чтобы выплевывала зубы, захлебываясь кашлем отбитых легких, чтобы никогда уже не поднялась она с пола такая, как была: розовая, здоровая. Чтобы уже никому не смогла душу вывернуть… Он аж зубами скрипнул и, собирая себя в комок, отгоняя видение, загоняя внутрь рвущуюся наружу злость. Нельзя – наследишь! А ему без шума уйти надо.
Тихим хриплым голосом сказал:
– Не-е-т… Хищник… Хорек! Тот мозг у кур сосет, а те у людей душу… Хорошо, пусть я кровью живу, пусть! А ты душой чужой живешь. И моей тоже… Сашку – философа ты доломала, и не его одного… Вот и выходит, что самая что нинаесть, пара мы с тобой. Да… Только ты пострашнее меня будешь!
– Дурак! – кротко бросила она. Но, увидев в зеркале его глаза, осеклась, кинулась уластить, приласкать…
Он молча отнял ее руки от себя. Оделся, собрался.
«Продает, сволочь!» – подумал, глядя на нее с порога, и коротко бросил:
– Я позвоню… Жди дома.
В кресле сидела «мартышка». Симпатичная, лет двадцати. Одета фирменно, можно поработать.
Борис Сергеевич (да, да, именно Сергеевич, он фамильярности не позволял, у нас все профессий почетны) смотрел на голову своей клиентки, как стратег, обдумывающий план предстоящей битвы. При выборе прически он учитывал не только фактуру волос, их цвет, внешность, но и принадлежность клиентки к соответствующей категории в классификации, созданной им же самим. «Мартышками» были случайные клиентки, записавшиеся в очередь за несколько дней, «мадамы» – уважаемые им самим, приходящие по договоренности, обеспеченные значительно выше нормы. «Поднебесные» – означали близость к сильным мира сего, требующие максимального внимания, зато и оставлявшие захватывающие дух чаевые.
Надо сказать, что беззаветно любя свою работу, Борис Сергеевич презирал практически всех клиенток, всех разрядов. Он давно понял, что волосы для женщин – это то же, что ум для мужчин. Но свои эмоции он прятал глубоко. Внешне Борис Сергеевич был само обаяние. Высокий, полный, с шапкой некогда золотистых кудрей и доброжелательной улыбкой, А как он мог ублажить своих посетительниц. Хороший инструмент, импортный лак, невиданный ароматический шампунь, специальные бигуди и химические составы. Понятно, что всем этим его снабжали не со склада. Сам покупал, на свои. Но расходы подобного рода увеличивали доходы. Ну как не бросить лишний червонец («червячок» по Борису Сергеевичу) в оттопыренный карман, пришитый на животе его нейлонового халата. Особенно после таких профессионально-нежных пассажей с волосами, легкого массажа, приятного разговора. И, главное, увидев свое отражение в зеркале.
Борис Сергеевич стандарт не гнал. Прически он изыскивал в модных журналах, западных альбомах. Даже в кино он не столько следил за сюжетом, сколь головы рассматривая. Но зато, какие прически он делал! Все это обеспечивало ему две вещи, которые он очень любил: деньги и фотографию на доске почета, потому что почет он тоже очень любил.
Не любил Борис Сергеевич, когда его отрывали от работы. Все в салоне это знали – ни-ни, только в экстренных случаях: в связи со стихийным бедствием или визитом жены высокого министерского начальства. Поэтому Борис Сергеевич очень удивился, когда ему сказали, что его ждут двое мужчин и хотят срочно увидеть.
Он стриг и мужчин. Лишняя пятерка? Лишними только клопы бывают, как шутил Борис Сергеевич, деньги – они всегда к месту и ко времени.
Бросив прическу клиентки на половине, он отряхнул халат и вышел в почти пустой холл.
Мужчин было, действительно, двое. Один явно не клиент – стрижен коротко. Лицо полноватое, ранняя седина, крепкие, тяжелые плечи и насмешливые зеленые глаза. Такие в салоны не ходят. Это, очевидно, богатый, но скупой дядюшка. «Уродует себя человек, – мелькнуло у Горина, – с его волосами такой шедевр можно сотворить – все бабы упадут! Костюмчик модный надел, дорогой. А голова… Точно, скупой дядюшка, – решил Борис Сергеевич. – A второй – племянник. Моложе, стройнее, джинсы, куртка. Волосы тоже коротковаты, но уже что-то можно было бы сделать, „Золотого ежика“, к примеру. Это когда все дыбом…»
– Вы Горин? – низким голосом спросил «дядюшка».
«Ничего себе, тон для просителей!» – подумал удивленно Борис Сергеевич.
– Да, – с достоинством ответил он. – Что желаете?
– Мы из уголовного розыска…
Вот тебе и клиенты. «Червячки» в кармашке на животе заворочались, как живые и начали покусывать. Куда бы их, так, незаметненько…
– Э-э-э, по какому, простите?..
– Нас интересует ваш клиентка, – по-доброму поинтересовался «племянник».
«Зубы заговаривает, – зло подумал Горин. – Сначала клиентка, потом – сколько на чай дала, а потом – на какие шиши машина с дачей?»
– Господи, всегда – пожалуйста… Чем могу… А кто именно? – «А вдруг, действительно, только какая-то мартышка им нужна? Продам. Со всеми потрохами. Продам. Только бы знать кого?» – решал без колебаний Борис Сергеевич.
– Вера… Не помните такую эффектную даму лет двадцати восьми-тридцати, – разговор все так же вел «племянник».
Веру Горин помнил. Еще как. Особенно ее последнего спутника. И, поэтому, прежде чем ее «продавать», нужно было все взвесить.
– Вера, Вера, Вера… – быстро забормотал он. – А что мы стоим? Садитесь, мебель у нас прекрасная, из ФРГ привезли. Значит, вы говорите, Вера? Тут, знаете ли, через руки столько проходит, – он пошевелил пухлыми короткими пальцами, – Нет ли у вас, э-э-э….
– Есть! – молодой протянул ему фотографию.
Тянуть дальше некуда.
– Советская милиция … она всегда… Она все… Позвольте? – разумеется, она. Как ему ее не узнать? Сам сосватал опустевшую на три года квартиру одной «мадам», которая уехала за границу. Имел с этого навар в тридцать рублей ежемесячно. Про квартиру они могут знать. Это уже ее новый сожитель снял. А про него? Нет, очевидно, если не спрашивают. Инженер сказала. С таким взглядом только под мостом, на большой дороге инженерить!
Горин решил, что нужно делать.
– Вы узнаете? – поторопил второй.
– Почему же? Узнаю, как же… Причесывал, да… Очень интересная дама. Вот только она у вас здесь
