Ом уставилась, — а в них скопленье гнили. Могильщик смотрит, как в его приют Со всех сторон гробы везут. Вот мысли ясные — они еще в движенье, Но их уже постигло разложенье. Вот первая любовь его весны, Ио кроткие черты теперь искажены. Вот клятвы гордые перед самим собою, Но он их зачеркнул своей рукою. Вот воля острая, как молнии кинжал, — Ее, упавшую, в пыли он растоптал. Могильщик под унылый звон Готовит место похорон. Давно ль? И сам не знает он. Вот сон, пришедший в яркий миг забвенья, — Он волю дал ему в глухую ночь прозренья, Одел в крылатые и яркие одежды, Сорвав их на лету у огненной надежды. Послал его парить там, в выси недоступной, Гонясь за золотой победой неприступной, И сон, поднявшись ввысь, от неба оттолкнулся, Но тайны неподвижной не коснулся. Тяжелым заступом, безмолвно и упрямо, Могильщик, худ и утомлен, За ямой роет яму. Вот муки совести, и с ними мысль о тех, Кто виноват, кому не отпустил он грех. Вот тихие мольбы, безмолвные рыданья В глазах людей, — он их оставил без вниманья. Вот надругательства над тем, кто духом слаб, Кто перед ним стоял, склонившись точно раб. Насмешка едкая, взгляд, полный мрачной скуки, Когда к нему с мольбой протягивали руки. Могильщик, страстью опален, Скрывая боль, под мерный звон В сухой земле большие ямы Все роет, молча и упрямо. Вот страх перед лицом самоуничтоженья, Когда отходит смерть, но жить велит мгновенье. Вот преступление — его он тоже знал, — Тайком дотронулся и трепет испытал. Вот воля жесткая, свирепое решенье Жить тем, что самому внушает отвращенье. А вот сомнение и безграничный страх, Безумье в мраморных, безжизненных зрачках. Тоска томит, в ушах звенит, Несется звон со всех сторон… Объятый ужасом, упрямо Могильщик роет ямы. Он видит прошлые и нынешние дни. Его грядущее похитили они. Они руками гибкими зажали Живое сердце в нем и кровь его сосали. Они уже изъели плоть живую Его грядущего, глумясь и торжествуя,
