радости жил смешливый стриженый мальчик - брат Коля, на три года старше. Смеялся он тонко и взахлеб, и еще всплескивал при этом руками. Глядя на внука, баба Тата и сама порой не могла удержаться от смеха. А тут и внучку не надо просить. Так они и заливались все трое, пока совершенно лишние, по мнению детей, дела не оттягивали бабу Тату к плите или к стирке.
- Надь, - сказали в телефонной трубке.
- Да, Коля.
- Ну что?
- Читаю Псалтырь. Готовь детей к завтрому, - на всякий случай напомнила она, хотя это само собой разумелось. - Баба Тата всегда говорила, чтобы все ее правнуки были на похоронах.
- Знаю, - ответил он.
Это было одним из самых истовых убеждений бабы Таты - что младшие представители рода должны присутствовать на проводах старших в последний земной путь. Об этом она говорила со свойственной ей горячностью:
- В интеллигентных семьях детей от покойника не прячут, а водят прощаться, как положено! Вот у Аксакова, помнишь? - умер дедушка, и детей привели руку целовать. У Пушкина, у Толстого... а то нынешние мамаши, мнят себя культурными, а как ребенка на похороны вести, так 'у нас соль-фед-жио!' - нарочно в нос растягивала баба Тата. - На сольфеджио пойдут вместо того, чтобы попрощаться с дедушкой, с бабушкой, которые ее ребенку жизнь проложили. Тьфу!'
Не только внукам, но и правнукам, которых у бабы Таты общим числом насчитывалось пять /Коля стал многодетным отцом да плюс Надин сынишка/, было известно многое из того, чему они сами не могли являться свидетелями - история рода, люди, которые давно уже сошли с земного поприща. 'Мой папочка', 'Мой дедушка', - до последнего времени сыпалось от бабы Таты. - 'На этом пианино играла моя мама - твоя прапрабабушка...', 'Вот вещи тети Любы...', 'Берегите часы – они висели у нас в столовой...' Эти большие прямоугольные часы черного дерева долго не мог починить ни один мастер. Они молчали на стене до тех пор, пока старший из баби Татиных правнуков, трехлетний Вова, не потянул, играя, за свисающие на цепях гири. После этого часы пошли и до сих пор исправно оглашают дом звонким поцокиванием и очередями гулких ударов.
- Баба Тат, расскажи, как ты была маленькой...
Самый любимый - рассказ о Рождестве.
В Сочельник младших детей с утра посылали на каток. Он уже был украшен елками, но музыка не играла. Взявшись крест-накрест за руки, в чинном молчании проезжала по льду детвора: девочки с висящими на ленточках муфтами, младшие гимназисты, воспитанники училищ - ремесленного и реального. Кто где учится, было видно по фуражкам. Уличные мальчишки ловко скользили на дешевых коньках или даже, ближе к обочине, на подметках. Крупный звездчатый снег мелькал в воздухе, пестрил елочные гирлянды, засыпал катающихся... Когда нос и щеки начинало щипать с морозу, Таня звала младших братьев, близнецов Гришу—Леню, и все трое взапуски бежали домой. По обеим сторонам заснеженной улицы мелькали выставленные в витринах рождественские картинки, высящиеся в окнах домов еще не наряженные елки.
На обед в Сочельник полагался винегрет с черным хлебом и по кружке клюквенного киселя. За столом сидели в молчании, хотя детям, как младшим, так и старшим, которых не отправляли на каток, а позволяли принять участие в предрождественских хлопотах, очень хотелось поговорить о завтрашнем дне. Но до Звезды полагалось молчать - мать семейства, дама восточного типа Надежда Ивановна Лепорская, еще не в нарядной, с кружевами и рюшами, но уже и не в обычной будничной блузе, выразительно поглядывала на всякого, кто пытался завязать разговор. Отца за столом не было - как протоиерей военной церкви Георгия Победоносца, он уже ушел туда готовиться к ночной службе.
После киселя кухарка Устя уносила со стола посуду. Бала она красная, запарившаяся - в кухне дышало тесто на дюжину больших пирогов. Правда, Устя знала, что в этом деле ей быть только на подхвате, а главным выпекалой заладится сама барыня.
В четыре часа Надежда Ивановна отдергивала занавеску, чтобы видно было первую звездочку. Глядя на нее - или просто в темь зимнего неба, если оно бывало пасмурным - все вместе пели 'Рождество Твое, Христе Боже наш' и 'Дева днесь Пресущественного рождает', после чего Надежда Ивановна уходила, приказав детям не выглядывать из комнаты. Дети знали, что сейчас она вместе с денщиком Филиппом /отцу, как военному священнику, полагался денщик/ будет устанавливать в зале елку.
Но даже не о дивной елке, украшенной звездами, сластями и крымскими яблочками, все мысли оставшихся в столовой детей. Главное - то, что ночью в специально открытую вьюшку печи должен влететь Ангел с рождественскими подарками. Он положит их в башмаки, которые надо с вечера поставить у печки.
Старшие дети, гимназист Андрей и институтка Наташа знают, кто принесет им подарки, но не знают, какие. Поэтому они тоже взволнованы и увлечены. Таня упоенно говорит об Ангеле, широко
